Цветок Зла - Шиннок Сарина - Страница 36

36

зачерненный силуэт. Рядом с полотном на стене в тонкой рамке под стеклом висела пожелтевшая страница со стихами:

Никта-Ночь охраняет приют древних сил.

Ты отдай ей все то, за что кровью платил.

Мрак-Эреб дал ей дочь и троих сыновей, 

И светлы и мрачны лики Ночи детей.

Дочь в злаченных одеждах, сам Гелиос с ней

Выезжает в упряжке огнистых коней.

Пробуждает природу ее нежный шаг,

Ей за сутки дано обойти земной шар.

Первый сын облаками ступает легко.

Прикоснуться к нему может лишь божество.

Стихотворцев, философов светом манит,

В микрокосмоса схеме он мудрость хранит.

Как в полях проливалась геройская кровь,

Имя сына второго умело снять боль.

Исцеляет увечья, наслав дивный сон,

Не заслугой, а раной отмеченный он.

Угодив в сети недруга, гордый орел

Все молил, чтобы третий сын Ночи пришел.

Черный он и кровавый, и белый, как кость,

Его сердце стальное в богах будит злость. 

Теперь Томас припомнил мотивы из греческой мифологии, в которой маки являлись символами Никты – богини ночи, чьим законным супругом был Эреб – бог мрака. И все же изображение сакральной пары не выглядело безмятежным, и черный бог тьмы был похож на насильника, стоящего над жертвой. Гуччи махнул тяжелой, снова ноющей головой, словно пытался вытряхнуть из нее неприятные ассоциации. Не возвращаясь более к полотну о Никте и Эребе, он внимательнее рассмотрел другие картины. На их рамах крепились таблички с именами детей Ночи и Мрака, а также в стене над каждой картиной была проделана скважина, как для ключа. «Требуется решение загадки, чтобы пройти дальше, - подытожил Томас. – Четыре ключа, которых нет. Но в стихах сказано, что нужно отдать то, за что уплачено кровью. Громкие слова, конечно, но есть одна мысль…». Полицейский вернулся к брошенной на полу камуфляжной куртке, превращенной в чудовищно грязное рваное тряпье, и отколол от груди медали. Перстень отца, хранившийся в кармане, приходилось теперь носить на пальце, хотя по этому поводу Гуччи не испытывал суеверий. Забрать книги у него уже не было возможности, потому он вытащил заложенный между страниц рисунок – подарок Алессы, и закладку из чтива доктора Кауфмана. Картонная открытка давала некоторую гарантию того, что рисунок не помнется, пока будет покоиться в нагрудном кармане рубашки Томаса.

Забрав все, что считал ценным, офицер вернулся к разбору преподнесенной ему головоломки. Четыре картины и четыре медали. Первый взгляд пал на Морфея, окруженного снотворными цветами зла, посвященными ему в той же степени, как и его блеклой матери. Его требовалось отметить не заслугой, а раной, что позволяло связать его с медалью Пурпурное сердце, свидетельствовавшей о перенесенном боевом ранении. Томас вставил награду в скважину и перевел взгляд на истощенный бледный лик Танатоса – божества, воплощающего смерть, даже стереотипно снабженного по воле неизвестного художника косой. Белый, как кость, он сам являлся костью, обтянутой конкой кожей. И орел, окруженный колючей проволокой, угодивший в сети, был изображен на Медали военнопленного. «Ему только и молиться в плену, - горестно подумал Гуччи, вставляя в скважину темную постыдную медаль. – Особенно в краях тех нравов». Следующей была светлая богиня Гемера, знаменующая день, восседая на колеснице самого Солнца. Иной подсказки не было, кроме того, что за сутки ей дано обойти Землю. На руках у офицера оставалось лишь две награды – Памятная медаль ООН и Серебряная звезда. На медали за миротворческую миссию традиционно изображалась эмблема ООН, представляющая собой вид сверху на земной шар. Пока все сходилось, но Томас хотел быть уверенным до конца и взглянул на Эфира, шагающего по поверхности небесных сфер среди звезд. Звезду в некотором смысле представлял собой символ микрокосмоса – прямая пентаграмма, и тогда медаль Серебряная звезда как раз соответствовала Эфиру. Гуччи расставил все награды по местам без сожаления о расставании с ними и услышал медленный протяжный скрип. Полотно с изображением Никты и Эреба плавно отъезжало в сторону, открывая окно, лишенное рамы и стекол. Оконный проем был входом в короткий коридор, сбитый из перекрещенных старых железных прутьев, затянутых тканью, покрытой отвратительными разводами багрово-красного, черно-коричневого и еще более мерзостного коричневато-желтого цвета. Тряпки свисали с металлических каркасов тяжело и блестели, будто были мокрыми, что наталкивало на мысли, что они пропитаны кровью и гноем. Мрачный коридор вел в соседнее здание, стоящее довольно близко к отелю. Не без замирания сердца Томас с раскинутыми руками перешел по сетке шатающейся скрежещущей конструкции, стараясь не касаться тошнотворных влажных занавесок, и забрался в оконный проем присоседившегося к гостинице каменного мешка.

Спрыгнув с подоконника, Гуччи очутился на зыбком заржавевшем до дыр пролете квадратной лестницы, бегущей по периметру темного пыльного помещения, пересеченного путанными сетями толстых и тонких, прямых и завернутых заросших грязью и ржавчиной подтекающих труб, заваленных и завешанных горами грязного, пропитанного красно-желтой влагой тряпья. Место, по всей видимости, бывшее некогда фабрикой, само по себе уже вызывало подступающее к горлу спазмом отвращение, которое довершило до пронизывающего трясущего шока то, что громоздилось в широком вписанном в квадрат пола круге в центре зловещего здания. Толстокожая безобразная тварь была столь огромна, что не уступала размерами ожившему обелиску и даже превосходила его. Томас стоял на лестнице на уровне второго этажа, и перед ним посередине свободного от труб и металлоконструкций пространства высилось бледное пятно безликой головы монстра, лишенной любых черт, кроме вколоченной в плоть на месте рта толстой пластины из грубого металла. Голый череп был окружен железным обручем, крепящимся тремя вогнанными в кость штырями. Ниже тело твари представляло собой некую расплавленную, подобно воску, массу, которую офицер полиции не успел рассмотреть. Существо, казавшееся поначалу неподвижным, так как было приковано к прочно закрепленной на высоких почерневших сваях ржавой металлической лестнице, качнулось на стальных опорах с адским пробирающим скрежетом и всей чудовищной массой основания бесформенного тела врезалось в стену, у которой стоял Гуччи. Конструкции шаткой лестницы переломились, как тонкие сухие прутья, и оборвались; Томас, вскрикнув от столкновения с внезапной опасностью, едва успел зацепиться за уходящие вверх покачнувшиеся сетчатые ступеньки. Рывком он взобрался на фрагмент отрывающейся лестницы и, тяжело дыша, еще раз взглянул вниз. Плечи и грудная клетка циклопического чудища имели женственные очертания, но на месте грудей в мертвое блестящее желтым воском тело была вмурована еще одна толстая железная пластина. Предплечья стекшей массой приплавились к опорам лестницы, а ниже расширяющаяся текучая плоть смешивалась с хаотичной грудой подвешенных на потеках этой самой тягучей плавящейся плоти двутавровых балок. И как бы гротескно и нелепо ни