Револьвер для Сержанта Пеппера - Алексей Парло - Страница 36

36

А в жизни комфорт важнее. У меня сначала был Webley, он в Британской армии на вооружении. Но Nagant и конструктивно проще, а значит, проблем с ним меньше, и в обслуживании гораздо легче. Ну, и семь пуль - это всё-таки больше, чем шесть, - Сержант вздохнул. - Спрашивай дальше.

– Пока всё, - смирился Шура. - Но я оставляю за собой…

– Ладно, ладно, любознательный ты наш. А сейчас пора заканчивать.

– Пора заканчивать заканчивать и начинать начинать, - согласился Шурочка, вспомнив афоризм одной своей знакомой[34].

– Хорошо сказано! - воскликнул Сержант, вставляя ствол в замочную скважину.

6. ПРОТИВОКОЗЕЛОК

– Вот-вот. Нас проверяют на прочность. Потому что зачать – ума не надо, родить – сложнее. Ещё сложнее – воспитать, сиречь, довести до ума.

– Ну, об успешном воспитании мне пока говорить рано, – Яр тепло улыбнулся. – Марфа ещё совсем маленькая. Её ещё воспитывать и воспитывать.

– Воспитаете, никуда не денетесь! – я подлил себе кофе. – Когда любишь, это легко. А с любым творчеством получается тот же самый алгоритм. По сути, воспитание и шлифовка любого художественного произведения, будь то картина, статуя, книга или музыка, это одно и то же.

– То есть, сейчас самый долгий и нудный этап, – констатировал Яр.

– Я бы не стал называть его нудным. Он увлекателен, но по-своему. Это действительно напоминает работу художника или скульптора. Что-то сгладить, что-то, наоборот, сделать более выпуклым, контрастным. И сделать это так, чтобы не исказить основную мысль. Это сродни какому-нибудь квесту. Уровень за уровнем ты поднимаешься всё выше, становишься всё сильнее и сильнее. Больше понимаешь, глубже видишь, проясняешь для себя ранее скрытые взаимосвязи.

– Своего рода, оркестровка, – согласно кивнул Ярик.

– Именно. Поэтому я и сказал, что тебе это хорошо знакомо.

– И что теперь?

– Теперь – обёртка. Точнее, обложка.

– Уже есть идеи?

– Есть. Ещё кофе? – я встал из-за стола.

– Да. Давно не пил кофе, – Яр улыбнулся.

– Идея такова: сделать реплику конверта «Abbey Road» в наших, российских декорациях, но добавить туда, так сказать, элементы, – сказал я, наполняя его чашку.

– Что за элементы? – заинтересовался мой друг.

– Скажем, один несёт в руках конверт «Сержанта», другой – «Револьвер», третий – гитару.

– А четвёртый?

– Пока не знаю, – вздохнул я. – Буду думать. Но сейчас я хочу тебя кое о чем попросить.

– Всегда готов! – шутливо отсалютовал Яр чашкой.

– Четвёртым будешь?

– Обычно предлагают быть третьим, – засмеялся он.

– Нет, – я улыбнулся его шутке. – Мне нужен четвёртый. Хотя, если быть точным, ты будешь первым.

– В чём?

– В четвёрке парней, переходящих улицу.

– Предлагаете мне побыть Джоном Ленноном? А я успею отрастить волосы? – Яр широко улыбнулся.

– Не успеешь. Но это неважно, – я махнул рукой. – Съёмка через два дня. И вообще, ты мне нравишься в качестве Яра, а не Джона.

– Тогда с удовольствием соглашусь!

И мы пожали друг другу руки.

Глава 31

THE INNER LIGHT

«Without going out of my door

I can know all things on earth.

Without looking out on my window.

I could know the ways of heaven.

The farther one travels the less one knows, the less one knows.

Without going out of my door

You can know all things on earth.

Without looking out on my window

You could know the ways of heaven.

The farther one travels the less one knows, the less one knows.

Arrive without traveling,

See all without looking.»

George Harrison[35]

Шура летел над Пустыней. Пустыня совсем не изменилась. Та же жара, то же солнце, та же потрескавшаяся от зноя песчаная почва, та же Дверь и тот же Океан в дверном проёме. Пустыня не изменилась, но изменился сам Шура. Именно это и позволяло ему лететь. Впрочем, и находясь в небе, Шура ни на метр не мог приблизиться к Двери. Причём, он знал, что это ему не нужно, по крайней мере, сейчас.

Полёт проходил нормально, Шура даже ощутил себя в какой-то степени Гагариным - так ему захотелось сказать «Поехали!» и, соответственно, махнуть рукой. Он вспомнил Михин рассказ про "я - Земля, я своих провожаю питомцев…" и улыбнулся. И сразу загрустил, загрустил сильно, чуть ли не до слёз, как грустят о чём-то родном, но потерянном навсегда. Планируя, Шура ощутил движение воздушных потоков и внезапно понял, что он может использовать это и подняться выше. Так он и поступил и ещё долго развлекался воздушным катанием, как развлекаются в море дети, внезапно осознавшие, что научились плавать. Он поднимался всё выше и выше, кружась и переворачиваясь, и постепенно Пустыню заполнила Музыка, та же Музыка, что звучала в Городе.

Шура летел на спине, глядя на едва проглядывающие сквозь знойное алое небо звёзды, и они казались ему детьми. Звёзды, будто живые подмигивали ему из-за облаков, и Шуре не хотелось думать о них как о холодных и далёких небесных телах. Он бы с удовольствием погладил их и согрел своим теплом, спрятав за пазуху, но руки были заняты - с помощью рук он держался здесь, на высоте. Оставалось лететь и слушать Музыку, одновременно создавая её.

Шуре было удивительно хорошо и спокойно, но спина затекла от долгого лежания. Он перевернулся, не снижаясь, посмотрел вниз и ахнул. С высоты Пустыня виделась ему как огромная Ушная Раковина, в центре которой находилась Дверь. Шурочка вспомнил ЛСД-шные откровения Михи и прошептал: «Auricula!». Опять накатило дивное ощущение всемогущества, всезнания и удивительной общности со всем миром. Времени здесь, в Пустыне, действительно не было, Шура чувствовал это всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, и это было прекрасно. Время было ненужным, бессмысленным и бесполезным барьером, отделяющим человека от Бога, сковывающим его по рукам и ногам своей заданностью и неизменностью.

«Челюсти аллигатора не могут двигаться иначе, чем вверх-вниз.» - думал Шура. – «Вот так же и время - только вперёд и больше никак. Какая тупость!»

Эта мысль расстроила его и заставила ринуться вниз с той высоты, до которой он сумел добраться. Трудно сказать, хотел ли он пробиться к Двери с налёта, или просто выражал таким образом своё несогласие с устройством мира. Эффект был следующим - он очень скоро оказался стоящим на раскалённой земле, и добрый бархатный голос произнёс: «Уже совсем скоро».