Эфиопика - Гелиодор - Страница 34

34

Когда Харикл сказал это, я понял, что значит сон, но решил отвести от Харикла печаль, из опасения, как бы он не стал подозревать будущего.

– Ты, – сказал я, – жрец, да еще самого вещего из богов, как же ты не умеешь должным образом разгадывать сны: твой сон возвещает тебе будущую свадьбу дочери: орел – это намек на жениха, который ее возьмет, это случится по знаку Пифийца, который как бы своей рукой подводит к ней будущего супруга. Зачем же ты негодуешь на видение благовествующее и истолковываешь сон к печали? Харикл, удержим наши уста от зловещих слов и будем способствовать воле вышних, стараясь еще тверже убедить твою дочь.

– А чем же добиться еще большей ее благосклонности? – спросил Харикл.

– Если у тебя есть какая-нибудь драгоценность, – ответил я, – затканная золотом одежда или дорогое ожерелье, принеси их под видом подарка от жениха и, задаривая, умилостиви Хариклею. Золото и каменья – неотразимые чары для женщин. И все остальное надо тебе приготовить к торжеству. Нужно ускорить брак, пока девушка еще неизменно хранит внушенную моим искусством страсть.

– Считай, что за мной-то дело не станет, – сказал Харикл и побежал, на радостях спеша претворить слова в дело.

Он действительно сделал – как я узнал впоследствии – все, что я ему посоветовал, без малейшего промедления: в качестве свадебного подарка от Алкамена он принес драгоценную одежду и эфиопские ожерелья, положенные Персинной как приметы.

Я же, встретившись с Теагеном, спросил, где находятся те, кто вместе с ним участвовал в шествии. Он ответил, что девушки уже отправились: их послали вперед, так как они ходят медленнее; и что юношам тоже не терпится; они волнуются, собираясь домой.

Узнав об этом, я сообщил, что надо передать им, а ему самому сделать: я приказал следить за тем знаком, который я дам при удобном случае в нужное время. Затем я расстался с Теагеном и поспешил к храму Пифийца, чтобы испросить у бога предвещание, как мне устроить побег вместе с молодой четой. Но божественное быстрее всякой мысли: оно и без зова помогает тому, что совершается по его воле, часто опережая просьбу своим благоволением. Пифиец дал ответ на еще не заданный вопрос и на деле явил свое руководство: когда я, охваченный своими заботами, как уже сказал, спешил к пророчице, меня на пути задержал громкий оклик каких-то чужестранцев:

– Соверши вместе с нами возлияние, друг!

Они справляли пир в честь Геракла под звуки флейты. Я замедлил свой шаг, услышав это. Было бы нечестиво не откликнуться на священный призыв. Когда я воскурил фимиам и возлил воду, пирующие, казалось, подивились ценности моих жертвоприношений[98], но все же пригласили принять участие в пире. Я и этому повиновался. Возлегши на ложе, устланное для гостей миртовыми и лавровыми ветками, и вкусив от обычной мне пищи, я сказал им:

– Друзья мои, роскошью пира я уже насладился, но вестью о вас еще не просветился. Поэтому пора вам сказать, кто вы такие и откуда. Слишком грубо, лишь деревенских пирушек и трапез достойно было бы, если б мы, священную соль положив началом дружбы, разошлись, ничего друг о друге не зная.

Они сказали, что они – финикийцы из Тира, занимаются торговлей, плывут в Карфаген Ливийский на большом корабле, нагруженном индийскими, эфиопскими и финикийскими товарами. В настоящее же время они устроили этот пир в честь Геракла Тирского в благодарность за победу, так как один юноша (они указали на возлежащего предо мною) увенчан здесь венком за борьбу и прославил среди греков победу Тира. Он, когда мы, обогнув Малею, гонимые противным ветром, приблизились к Кефаллении[99], клялся этим нашим отеческим богом, что сон предсказал ему грядущую победу на Пифийских играх. Он уговорил нас свернуть с намеченного пути и пристать сюда. Здесь он на деле оправдал предсказание: бывши ранее купцом, вдруг оказался славным победителем. И эту жертву он приносит богу-внушителю в благодарность за победу и как напутствие себе. На рассвете, дорогой наш гость, мы собираемся уйти, если ветер будет благоприятствовать нашему намерению.

– Вы действительно собираетесь? – спросил я.

– Да, собираемся, – ответили они.

– С вашего разрешения, я буду вашим спутником, мне предстоит отплыть по делу в Сицилию, а вам, как вы сами знаете, надо плыть мимо этого острова, держа путь в Ливию.

– Если ты этого хочешь, – ответили они, – мы будем считать себя обладателями всех благ, путешествуя вместе с мудрецом, к тому же эллином, который, вероятно, любезен даже богам, как позволяет заключить опыт нашей встречи.

– Я согласен, – сказал я им, – если вы мне предоставите один день для приготовлений.

– Завтрашний день в твоем распоряжении, – отвечали они, – только под вечер будь у моря. Ночная пора очень способствует плаванию: не подымая волнения, ветер, дующий с суши, несет корабль.

Мы условились, что так и сделаем, причем я взял с них клятву, что они не отплывут раньше.

Я оставил их там, занятых игрой на флейте и плясками, которые они под звуки торопливого напева исполняли на какой-то ассирийский лад: то легко подпрыгивая ввысь, то плотно приседая к земле, они, словно одержимые божеством, извивались всем телом.

Я пришел к Хариклее, – она еще не сняла с груди подарки Харикла и рассматривала их, – а от нее к Теагену и научил их обоих, что и когда нужно будет делать. Затем я вернулся домой и с нетерпением ожидал исхода.

А на следующий день вот что случилось. Когда полночь погрузила город в сон, гурьба вооруженных ворвалась в жилище к Хариклее. Теаген предводительствовал в этой любовной войне, составив отряд из юношей, участвовавших в шествии. Они внезапно громко закричали, оглушили гулом щитов всех, ворвались с зажженными факелами в ее покой, взломав без труда дверь – засовы были нарочно задвинуты так, чтобы это легко можно было сделать, и похитили Хариклею, уже подготовленную, все заранее знавшую и добровольно покорившуюся насилию. С нею вместе унесли не мало добра, какое было девушке дорого. Выйдя из дома, они испустили победный боевой клич, страшно застучали щитами, прошли по всему городу, повергнув жителей в невыразимый ужас, так как необычное время ночи делало их еще более страшными, и Парнас отражал этот медный гул. Они так и прошли Дельфы, поочередно и непрерывно крича что-то о Хариклее.

Выйдя из города, они во всю мочь ускакали к Локрийским и Этейским горам[100]. А Теаген и Хариклея, выполняя заранее принятое решение, покинули фессалийцев, тайком прибежали ко мне, припали к моим коленям, долго обнимали их, трепетно дрожали и «Спаси, отец наш!» непрерывно восклицали. Хариклея только и делала это, поникнув долу и краснея от недавно совершенного побега, а Теаген добавлял еще:

– Спаси, Каласирид, нас, умоляющих тебя чужестранцев, лишившихся отечества, лишившихся всего, чтобы взамен получить только друг друга. Спаси тех, кто отныне всего лишь игрушка судьбы, целомудренного Эрота добыча и рабы, спаси изгнанничество добровольно избравших, никакой вины за собою не знавших и все чаяния спасения на тебя возлагающих.

Я был растроган его мольбой и, в душе прослезившись над молодой четой, но не показывая вида, так что от них это укрылось, а меня облегчило, стал их ободрять и укреплять. Внушив им твердую надежду на будущее – ведь дело начато с божьего изволения, – я сказал:

– Я пойду устраивать дальнейшее, а вы ожидайте меня здесь, приложив все старания, чтобы никто вас не увидел.

С этими словами я отправился, но Хариклея схватилась за мой плащ и стала меня удерживать.

– Отец мой, – говорила она, – это будет началом обиды, даже измены, если ты уйдешь, оставив меня одну и поручив меня Теагену. Разве ты не понимаешь, как ненадежен влюбленный, приставленный охранителем, когда в его власти находится предмет любви и когда нет никого, кто бы его пристыдил. Он, думаю я, еще более распаляется, когда видит предмет своей страсти предоставленным ему и беззащитным. Поэтому – и ради настоящего, а еще более ради будущего – я тебя отпущу не ранее, чем Теаген подтвердит клятвой, что не сойдется со мной в деле Афродиты до тех пор, пока я не верну себе свой род и дом, или если этому воспрепятствует божество, то, по крайней мере, пока он не возьмет меня с моего согласия себе женой. Иначе же – ни за что.

вернутьсявернутьсявернуться