Мечи Дня и Ночи - Геммел Дэвид - Страница 72

Он уехал. Декадо спешился.

— Я бы поел чего-нибудь, — сказал он.

Солдат по приказу Алагира принес миску похлебки и сухарей, но в разговор с ним никто не вступал. Декадо, сев немного в стороне от других, принялся за еду.

— Говорят, он маньяк, сумасшедший, — тихо сообщил Алагиру Гильден.

— У маньяка хороший слух, — подал голос Декадо. — Если хотите посудачить обо мне, отойдите подальше. А еще лучше дождитесь, когда я усну. — Через некоторое время он доел и тут же улегся спать.

— Я слышал о нем, — сказал Алагир, отойдя с Гильденом на край лагеря. — Хладнокровный, смертельно опасный и не знающий милосердия. Однако он воин и может быть нам полезен.

— Со зверьми и безумцами мы славы себе не стяжаем, дружище.

— Слава мне не нужна. Только бы жили дренаи.

... Гильден вспоминал это разговор, возвращаясь из разведки. В голосе Алагира слышались печаль и немалый страх. Алагиру как Легендарному полагалось сражаться за свою родину — как Бронзовому Князю ему полагалось творить чудеса.

Скилганнон покинул Легендарных в сумрачном настроении. Хорошие, храбрые ребята. Глаза у них так и горят от нетерпения сразиться за родную страну. Молодо-зелено. В нем они видят своего сверстника, преисполненного такими же стремлениями. Скилганнон впервые почувствовал себя мошенником. Что он утратил и что приобрел — если приобрел, — прожив свой век? Он пожилой человек в молодом теле, и его взгляды на мир загрязнены деяниями его прошлой жизни. Он обещал Легендарным, что в случае их победы мир снова будет принадлежать людям. В его устах это звучало как нечто достойное, как благородная цель, за которую и умереть не жалко.

Он ехал под звездами, ставшими на тысячу лет старше. Что же изменилось за это время в хваленом мире людей? Сильные все так же норовят подчинить себе слабых. Войска все так же вторгаются в чужие страны, убивают и жгут. Что же изменится, если верх одержит так называемое правое дело? Колесо добра и зла так и будет вращаться. Добро ненадолго восторжествует, но затем колесо снова совершит оборот.

Вот она, неприкрытая истина: если он даже сумеет уничтожить источник магии, в один прекрасный день будет найден другой.

Но если так рассуждать, то со злом вовсе не стоит сражаться. Проще пожать плечами и поговорить о крутящихся колесах. Возможно, опыт прожитых лет неизбежно ведет к философии отчаяния и примирения.

От трудных мыслей Скилганнона отвлекала сила и грация его скакуна. Бока белого сверкали при свете луны. Не лучший конь для того, кто хочет остаться незамеченным, с усмешкой подумал воин. На душе у него стало светлее. В этой жизни человек только и может: сражаться за то, что считает правым, не размышляя о грядущих поколениях и вечной тщете людских мечтаний.

Он стал думать о Декадо. Беспокойное соседство, и непонятно, можно ли ему доверять. История о том, что его преследует Вечная, могла быть и вымыслом. Его могли подослать как шпиона или как убийцу. Скилганнону не хотелось бы драться с ним. Из поединка между двумя такими воинами даже победитель вряд ли выйдет живым.

Впереди уже показались холмы, о которых говорил Декадо. Скилганнон поднялся к лесу, и перед ним вырос большой джиа-мад. Подавляя желание взяться за мечи, Скилганнон подъехал к нему. Конь начал вскидывать ноги и шарахаться вбок.

— Тихо, Храброе Сердце, — сказал Скилганнон. В джиама-де он узнал вожака тех, с кем бился в пещере. — Здравствуй, Шакул. Как поживаешь?

— Мы вольные. Хорошо.

— Я приехал повидать своего друга Ставута.

— Красношкурый с женщина.

Скилганнон спешился. По ворчливому голосу Шакула трудно было понять, радует его приход Аскари или раздражает.

— Ты позволишь мне войти в ваш лагерь?

Шакул, не отвечая, направился в лес. Скилганнон последовал за ним, ведя коня в поводу. Джиамады расположились шагах в пятидесяти от опушки. Многие из них спали, другие сидели тесным кружком и тихо переговаривались.

Увидев Ставута у костра рядом с Аскари, Скилганнон привязал коня и подошел к ним. Ставут держал Аскари за руку — встреча, надо полагать, оказалась радостной для обоих. Чувствуя легкую ревность, Скилганнон сел.

— Здравствуй, Ставут. Рад тебя видеть. Купец посмотрел на него неприветливо.

— Скажу сразу: я не дам впутывать моих ребят в ваши войны.

— Он хочет сказать, что тоже рад тебя видеть, — сухо произнесла Аскари.

— Да, извини, — покраснел Ставут. — Я не хотел быть грубым, но Аскари мне рассказывала про храм, который ты собираешься найти. Так вот, ребят я в обиду не дам.

— Может, начнем по порядку? — сказал Скилганнон. — В последний раз я видел тебя с Киньоном и другими крестьянами, а теперь ты повелитель зверей. Мне крайне любопытно узнать, как ты пришел к этому.

Ставут, вздохнув, стал рассказывать — просто и без прикрас.

— Жаль крестьян, — выслушав его, сказал Скилганнон, — но они сами захотели вернуться. Тебе не в чем себя винить.

— Спасибо на добром слове, но я все-таки виноват. Надо было вовремя сообразить, что они боятся моих ребят — и меня заодно. Надо было их успокоить.

— Что поделаешь? Мы все ошибаемся. Что ты намерен делать теперь?

— Я... мы... об этом еще не думали.

— Это так? — спросил Скилганнон Аскари.

— Я пойду с тобой к храму, как обещала.

— Как это? — вскинулся Ставут. — Что ты говоришь?

— То, что ты слышишь, — отрезала она ледяным тоном.

— Я только... ладно, ничего. — Ставут совсем пал духом. — Но зачем тебе это нужно?

— Потому что ее жизнь под угрозой, пока власть принадлежит Вечной. Она Возрожденная, Ставут, как и я. Аскари вырастили из костей Вечной. Эта женщина потому и Вечная, что забирает тела у других. Моя цель в новой жизни — положить этому конец. Покончить с магией. Если мне это удастся, Аскари ничего не будет грозить.

— Тогда я, само собой, с вами. Оставлю ребят на Шакула. Он хороший вожак. В этих местах много дичи, и солдаты их здесь не найдут.

Звери стали понемногу собираться вокруг костра.

— Красношкурый уходит? — спросил Шакул.

— Теперь вожаком будешь ты, Шакул. Я должен уйти.

— Мы стая, — напомнил ему джиамад.

— Да, мы стая. Но там, куда я ухожу, будет опасно. Там смерть. Это моя война — моя, Аскари и Скилганнона. Война... голокожих. Не ваша. Я не хочу, чтобы вы пострадали, понимаешь?

Шакул, помотав головой, вперил взгляд в Скилганнона.

— Не забирай Красношкурый.

— Он меня не забирает. Я сам ухожу. Я не хочу оставлять вас, ребята. Совсем не хочу. Таких друзей у меня никогда еще не было. Я всех вас люблю, но мне надо идти.

— Большая война? — по-прежнему глядя на Скилганнона, спросил Шакул.

— Думаю, да. Джиамад понюхал воздух.

— Много солдат. Джики. Лошади.

— К югу от нас проходит армия, — пояснил Скилганнон. Шакул отошел от костра. Все остальные звери последовали за ним и собрались в кучу.

— Чего это они? — спросил Скилганнон у Ставута.

— Они решают — и если это решение будет таким, как я думаю, я возненавижу тебя, Скилганнон.

Пока звери совещались, люди сидели молча. Потом Шакул вернулся к огню, а другие окружили людей плотным кольцом.

— Мы решили, — сказал Шакул. — Идем с Красношкурый.

Ставут поник головой.

— Я не хочу, чтобы вам было плохо.

— Мы стая! — Шакул топнул ногой. Прочие джиамады тоже затопотали, и под Скилганноном заколебалась земля.

Скилганнон сидел, прислонившись к дереву. Близилась полночь. Он пытался уснуть, но слова Ставута не давали ему покоя. Ясно, что купец сильно привязан к своим джиамадам, однако Скилганнона волновали не столько чувства Ставута, сколько обман, совершенный им самим. Решение джиамадов идти за Ставутом удивило его. Этим они доказали свою дружбу и преданность — Скилганнон не подозревал, что зверям могут быть присущи такие качества. По наблюдениям Ставута, они крепко сплотились за последние дни, разыгрывали друг друга, смеялись. Вот тебе и дикие, бездушные твари! А Большой Медведь? Гамаль, говорила Чарис, велел ему уходить, но он вернулся и умер, защищая близких ему людей.