Призраки грядущего - Геммел Дэвид - Страница 28

Проводив взглядом маленького шамана, Джунгир несколько минут просидел молча. Он чуял страх Шотцы и знал, что шаман сказал ему не всё. Эти колдуны никогда не говорят всей правды — она им как нож острый. Всегда тайны, всегда обман. Но и от шаманов бывает толк. Шотца — лучший из них, и он проявил немалое мужество, признав, что Аста-хан сильнее его. Джунгир встал, потянулся и отвел в сторону складки балдахина, скрывающие окно.

Перед ним лежал новый город Ульрикан с низкими строениями из самана и камня. Повсюду в них устроены такие же шатры — иного дома надир себе не мыслит. Десять тысяч лет надиры были кочевниками и не привыкли к каменным стенам. Но Тенака настоял на постройке городов со школами и больницами.

«Не подобает величайшему в мире народу жить как дикари, — сказал он Джунгиру. — Невозможно нам расти и следить за событиями в мире, не следуя путями просвещенных стран. Одного того, что нас боятся на поле битвы, мало».

За такие разговоры старейшие надирские военачальники недолюбливали его, но как они могли поднять голос против человека, свершившего то, чего не удалось великому Ульрику? Как могли они изменить тому, кто разбил круглоглазых южан?

Джунгир отошел от окна и направился в Зал Героев. Здесь, по обычаю завоеванных дренаев, стояли статуи надирских воинов. Джунгир остановился перед изваянием отца, глядя в холодные серые глаза. «Вот таким я и помню тебя, отец, — прошептал он. — Холодным и отчужденным». Статуя, искусно сделанная, хорошо передавала силу гибкого тела Тенаки, твердую линию подбородка и благородную осанку. В одной руке он держал меч, в другой шлем Ульрика. «Я любил тебя», — сказал Джунгир.

От холодного сквозняка факелы мерцали, и тени плясали на каменном лике, возвращая ему подобие жизни. Вот сейчас каменные глаза зажгутся лиловым огнем, а рот искривится в памятной жестокой усмешке. Джунгир вздрогнул.

— Да, я любил тебя, — повторил он, — но я знал, что ты замышляешь. Ты хорошо учил меня, отец, и у меня были свои шпионы. Никому не дано жить вечно... даже и Тенаке-хану. И если бы ты добился успеха, кем стал бы Джунгир? Вечным наследником при живом боге? Нет. Во мне тоже течет кровь Ульрика. Я тоже имею право властвовать, самому строить свою жизнь.

Статуя молчала.

— Не странно ли, отец, что теперь я говорю с тобой точно так же, как при жизни. Никакой разницы. Ты всегда был точно каменный. А ведь я плакал, когда ты умер. И чуть было не помешал тебе выпить яд. Чуть было. Я протянул к тебе руку, а ты посмотрел мне в глаза и ничего не сказал. Одно твое слово — и я остановил бы тебя. Но ты отвернулся. Понял ли ты, в чем дело, когда яд проник в твою кровь? В те последние мгновения, когда ты лежал на полу, а я стоял рядом на коленях, знал ли ты, что это я подсыпал черный порошок тебе в вино? Знал или нет? — Джунгир снова посмотрел в холодные глаза. — За что ты так не любил меня?

Но статуя молчала.

Двенадцать дней, потерянных за Вратами, дорого стоили путникам: свирепая вьюга заперла их в хижине еще на восемнадцать дней. Все припасы подошли к концу, и Финн едва не погиб, отправившись на охоту. Убив оленя, он попал в особенно сильную бурю и принужден был отсиживаться в пещере. Лавина завалила вход, и лишь благодаря волшебству Окаса друзья нашли и откопали охотника.

На девятнадцатый день метель стала стихать, но прошло еще три недели, прежде чем измученные путники преодолели последний подъем перед Горным Трактиром.

Бельцер привел всех к гостинице и стал колотить в дверь, зовя Назу. Низенький трактирщик завопил от восторга, увидев друга, и бросился его обнимать.

— Я уж думал, ты умер. Входите же, входите! Маэль только что развела огонь. Скоро станет тепло. Входите!

— А где же люди? — спросил Киалл.

— В это время года лес не валят. Месяца два тут будет пусто. Почти все перевалы засыпаны. Садитесь тут, у огня. Сейчас принесу вам вина. — Улыбка Назы померкла, когда в таверну вошел Окас. — Но это же... это...

— Да, верно, — быстро ответил Чареос. — Но он наш друг и, как и мы, три дня не ел.

— Сначала вина, — проворчал Бельцер, беря Назу за плечо и подталкивая его к погребу.

Дрова разгорелись, но в зале все равно стоял холод. Чареос взял себе стул и сел. Глаза его погасли, и под ними залегли лиловые круги. Даже крепкий Финн обессилел. Только Окас и Киалл не казались изнуренными. Старик будто не чувствовал холода, а юноша даже окреп за последние дни.

— Стары мы уже для таких походов, — сказал Финн, словно прочтя мысли Чареоса. Тот лишь кивнул, слишком усталый, чтобы говорить. Бельцер, вернувшись с вином, сунул в очаг кочергу, раскалил ее докрасна и окунул в кувшин. Потом разлил вино и вручил каждому кубок. Свой он осушил мигом и наполнил снова. Наза принес хлеб, копченый сыр и холодное мясо.

Поев, Чареос медленно поднялся в верхнюю комнату, стянул сапоги и уснул, едва голова коснулась подушки. Маггриг и Финн заняли вторую комнату, а Окас улегся прямо перед огнем.

Бельцер и Киалл остались сидеть. Великан велел подать третий кувшин. Маэль принесла вино и спросила:

— Ты небось, как всегда, без гроша?

— Ошибаетесь, — сказал Киалл. — Заплати по счету, Бельцер.

Бельцер, пробормотав ругательства, выудил из кармана массивное золотое кольцо. Маэль взвесила его на ладони.

— Это покроет разве что половину твоего долга, — сказала она, не убирая руки.

— И въедливая же ты баба. — Бельцер порылся в карманах, ища безделушку поменьше, но у него остались только крупные. Наконец он извлек браслет. — Вот — это в десять раз больше того, что я должен.

Маэль со смехом осмотрела браслет.

— Никогда не видела такой красивой работы и такого красного золота. Наза даст тебе за него хорошую цену, и ты прав, это гораздо больше твоего долга. Не беспокойся, мы возместим тебе разницу.

— Не надо, — покраснел Бельцер. — Оставь его себе. Может, я еще вернусь сюда без гроша в кармане.

— И то правда.

Когда она ушла, Бельцер сказал Киаллу:

— Чего пялишься, парень? Никогда не видел, как расплачиваются с долгами?

Киалл немного перебрал, и голова у него стала легкой, а мысли мирными.

— Не думал, что увижу, как это делаешь ты.

— Что это значит?

— То, что ты жадная, себялюбивая свинья, — с безмятежной улыбкой ответил Киалл.

— Я всегда плачу свои долги, — заявил Бельцер.

— Да ну? Ты даже не поблагодарил Финна за то, что он выкупил твой топор, — а ведь это ему дорого стоило.

— Это дело мое и Финна, ты, парень, в него не лезь. И придержи язык, пока я тебе его не подрезал!

Киалл заморгал, быстро трезвея.

— Кроме того, ты лжец. Ты сказал мне, что Тура утопилась, — и солгал. Не боюсь я тебя, толстопузый боров. Нечего мне грозить!

Бельцер встал. Вскочил и Киалл, нашаривая саблю, но Бельцер уже сгреб его спереди за камзол и поднял в воздух. Громадный кулак замахнулся, но Киалл лягнул Бельцера в пах — тот взревел от боли и разжал руку. Киалл выхватил саблю, но Бельцер только ухмыльнулся в ответ.

— Что ты будешь с ней делать, парень? Пырнешь старого Бельцера?

Киалл отступил, поняв, что дело зашло слишком далеко. Бельцер выбил у него саблю. Киалл ударил его в лицо прямым слева, но Бельцер, и глазом не моргнув, закатил ему такую оплеуху, что юноша покатился по полу. Оглушенный, он приподнялся на колени и примерился боднуть Бельцера в живот. Гигант встретил его коленом, голова Киалла отскочила назад...

Очнулся он, сидя на стуле у огня. Бельцер сидел напротив.

— Вина хочешь? — спросил он. Киалл мотнул головой. В черепе у него стучало словно молотом. — Ты хороший боец, парень, и когда-нибудь из тебя может вырасти волк. Но даже волки знают, что медведя задирать нельзя.

— Я запомню. Ладно, давай вина. Бельцер протянул ему кубок.

— Я люблю старину Финна. Он знает, как важно для меня получить этот топор обратно, и слова ему не нужны. В Бел-Азаре надиры стащили Финна со стены, а мы с Чареосом и Маггригом спрыгнули следом и отбили его. Я тащил его на спине, прорубая себе путь к надвратной башне. Он тоже не благодарил меня тогда — в этом не было надобности. Понимаешь?