Негатив положительного героя - Аксенов Василий Павлович - Страница 10

10

Проходим мимо стучащего и скрипящего диско.Весьма мне известный подвал «Лабиринт».Четверть века назад я тут кадрил одну одалиску,За что и был местной сволочью подло бит.Бретт изумленно пялится на клоаку.Позвольте, четверть века назад я еще не был рожден!Что вас заставило четверть века назад ввязаться в драку?Столь безрассудно, сэр, четверть века назад полезть на рожон?Что же тут удивительного, плечами пожала Линда.Профессор был молод, он и сейчас не стар.Бретт в этой логике от нее отставал солидно.В закате плавился его загар.В патио Регентского дворца «Сараевские виртуозы»Раскачивают Баха завораживающую качель.В те дни они еще не носили в футлярах «Узи»,Но только лишь скрипки аль там виолончель.Над патио те же звезды висят, что и над ОдиссеемВисели, когда по волнам тот бежал, промахнувшись, мимоИтак.Итак, все те же звезды свой свет рассеивают,И луна все та же висит, как танк,То есть в японском смысле, то есть неграмотно,Танки, ради рифмы, вползают в пейзаж,Ну а небо втискивается в раму ту,Что плетут «Виртуозы Сараево», впадая в раж.Как обычно в начале камерного концерта,Публика думает рассеянно о пустяках:О расходах, доходах, о жизни и смерти,Делая вид, что витает, как истая меломания, в мечтах.Но вот незаметно джентльмены и леди,И Партейные товарищи уплывают в тот край,К той, рожденной от Леды и Лебедя,Где идет в звоне бронзы троянский грай.Ну а скрипки поют: Мы живем одновременноВ разных, странно пересекающихся мирах.Циркуляция крови, излияние семени,Формулировка в зародыша и расшифровка в прах.Жизнь ли протекает, как музыкальная фраза?Всякое ли мгновение жаждет слова «замри»?Как же нет красоты, если есть безобразие?Фуга затягивает патио в свой ритм,Который вдруг нарушается шлепаньем тела на мраморИ последующим ударом башки.Это Бретт так вторгается в величие храма,Вырубаясь из мгновения, где, словно божки,«Виртуозы Сараево» в мусульманстве,в христианстве, в еврействеПродолжают выпиливать, выдувать и выстукивать то,Что нам Бах преподнес как церковное действоДля отвлечения мыслей от миллионных лотто.Завизжала в ужасе оранжевощекая Линда,К телефону промчался животворный индус,Англичанин склонился над телом, бородатый и длинный,Стал массировать сердце и щупать пульс.Виртуозы играли, пальцы не корчились.В публике иные посапывали в мечтах о лотто,Знатоки барокко иные поморщивались:С этими обмороками получается что-то не то.Тащим тело в тугих, облегающих джинсах.Будто рыба влачится мускулистая длань.Будто мы рыбаки с берегов палестинскихТащим к варварам в лагерь свежую дань.Вот по мраморным плитам и сама словно мраморПодъезжает карета, полумесяц и крест,Отражаясь в отражении музыкального храма,Предлагает пострадавшему медицинский арест.Что случилось, вдруг встал в искореженной минеБретт, отличник, красавец, пловец, скалолаз.Ничего, ничего, просто Зевса мизинецНевзначай вам влепил шелобан между глаз.Он, качаясь, стоит, в изумлении пялится,Будто видит весь мир в опрокинутом сне,Будто хочет спросить у Зевесова пальца:Почему сей удар предназначен был именно мне?Вот такая случилась история среди льющейся фугиПод аркадами и башнями Рагузы за год до славянской резни.Все всегда возвращается восвояси, на круги,Средь лиловых цветов и холстин пресвятой белизны.В «Бельвью», не предвидя войны,Танцует цветущая ЛиндаВ ламбадной ораве шпаныС партнером, веселым и длинным.Платоновский ДемиургНад ним поработал неплохо:Во-первых, он нейрохирург,А в-третьих, гуляка из Сохо.Увы, он вздыхает, наш БреттОтправлен на Запад лечиться.Ответов по-прежнему нет,А жизнь, как положено, мчится.Средь множества аневризмЕсть времени аневризма.Увидишь ее, не соври,Не выдумай афоризма.Так юный твердил философ.На Север крутили колеса.Символики колесоПытался разъять философ.В Дубровнике на часах,Быть может, осталась помета,Но вскоре война началась,И все позабыли про Бретта.

3. Сен-Санс

Посвящается Б. Мессереру

Махровой весной 1992 года капиталистического перелома художник Орлович заскочил к себе в Китай-город переодеться перед премьерой в Театре «Ланком», то есть сменить свой полупиджак с потными полукружиями, растущими из подмышек, на другой вариант – с полукружиями, что уже успели подсохнуть, оставив лишь соляные контуры.

Под окном, на крышах каменных трущоб, разросся немалый сад, в котором промышляли наглые коты полузаселенного квартала и беззаветно, будто не чуя постоянной опасности, упражнялась на все голоса суперсаги «Зангези» кошачья дичь, полусоловьи – полупересмешники. Автор тут спотыкается о все эти рассыпанные половинки, но потом, сообразив, что на дворе как раз дрожит марево странной эпохи полусоциализма – полукапитализма, следует дальше в своем полудокументальном повествовании.

В мастерской Орловича поджидал старый друг, богач Абулфазл Фазал, известный всей Москве под уменьшительным именем Фаза. «Почему ты решил, что я приду?» – удивился Орлович. Только человек с сильно выраженным восточным мистическим чувством мог просто так сидеть под чучелом совы и ждать, что хозяин мастерской вот-вот явится. Абулфазл Фазал маленькими пальчиками извлек крытую драгоценным сафьяном, пухлую, как справочник Авиценны, записную книжку и показал ее Орловичу. «Видишь, здесь тысяча сто моих друзей и тысяча сто моих блядей, и только к тебе я пришел в мой роковой час».