Негатив положительного героя - Аксенов Василий Павлович - Страница 30

30

«Куда ж ты, Павел, крутишь-то, парень? – забеспокоился мент Рукомойников. – Чучуев-то сказал, охватовцы на подходе».

«Сигарет надо купить», – сказал Корчагин.

«Да у любого ларька на Тверской остановимся и купим», – канючил мент.

«Тверской, – передразнил Корчагин. – На твоей Тверской прихлопнут доской!»

«Понятно», – тоскливо вздохнул мент.

Он знал прекрасно, какие сигареты нужны боссу: молоденькая сикуха, что сидит в комке ночи напролет, то ли торгует, то ли чем-то еще занимается. Вот от чего Рукомойников угасал, так это от ощущения ночной опасности. Едва только появлялась во мраке опасность, даже просто намек на оную, как у мента тут же замедлялось кровообращение, появлялись симптомы анабиоза. Нынешняя ночная столица с ее светящимися ларьками и несущимися иномарками удручала его, как какого-нибудь жабца холодная рябь на болоте. Зато к утру, когда считались заработанные «штуки», начинался ренессанс мента Рукомойникова. И таким стражам, добавим мы от себя, коммунистическая партия доверяла охрану своего «государства в государстве»! Самое же интересное состоит в том, что при таких стражах на коммунистическую партию никто не покушался. Склонный к резким, а нередко и преступным действиям народ был полностью обманут, предполагая, что за толстопузыми псевдосержантами есть что-то еще, а там ничего не было.

Когда Миша Белосельско-Белозерскии и влюбленная в него девушка Савельева вернулись в свой ларек под названием «Селект», машина капитана Корчагина уже стояла напротив, через широкую, как Волга, улицу. На тротуарах кучками лежали остатки ежедневных разливов.

«Ой, как не хочется к нему идти», – стенала всеми почти целыми зубками дева-лягушка. Сквозь дырку, однако, просвистывала неискренность: ей отчасти очень сильно хотелось к мучителю.

«Сегодня как раз нужно идти», – сказал Миша и со значением кивнул задохнувшейся от неожиданности Савельевой. «Момент созрел, – добавил он и погасил огни в «Селекте». – Ты беги к нему поверху, но в машину сразу не лезь. Понятно?»

Отдав распоряжение, он что-то нашептал в какую-то радиоштучку.

Мелко стуча каблуками и как бы вырываясь из своего тысячного платьишка с бретельками, замоскворецкая плебейка побежала через асфальтовую реку к завершению нашего рассказа. Миша между тем ринулся в том же направлении через подземный переход.

«Блядь!» Интересно, кому это понравится, когда вас приветствуют таким словом? Русский язык иногда укоряют в недостатке односложных энергичных выражений; это несправедливо! «Гад!» «Хам!» Девушка еще может неплохо ответить на приведенное выше приветствие.

Павка Корчагин выпрыгнул из фургона, схватил девку за вешалку плечей: «Опять под Первопечатником? Ты что, не знаешь, что он голубой? Ять! Ука! Спидоноска! Рукомойников, составляй акт задержания!» Похоть уже поднималась, как нефть в скважине, да что похоть, страсть, пылающая революция всех тайников тела, то, что дается лишь один раз, чтобы не было мучительно больно и обидно за бесцельно прожитое свинство.

«Павка! Идут!» – пискнул Рукомойников, словно баба, увидевшая во сне порося. От Центральных бань, мимо ночного джаз-клуба «Таверна Аркадия», быстро, Но не поспешно приближались три охватовца: береты набок, стволы через плечо, на поясах позвякивают тесаки и наручники.

Корчагин, вместо того чтобы грянуть за руль, потащил было девку внутрь фургона. Драгоценные секунды стремительно убывали. Бретелька порвалась, вдруг грудь выглянула, как удивленный зверек. Размноженная фонарями тень какого-то стремительного налетала сзади. Миша возник лицом к лицу, открытая ксива в ладони: «Интерпол! Не придумайте сопротивляться, Корчагин!» Она дрожала теперь в стороне, прикрывая грудь перекрестком рук. Корчагин смотрел только на нее: «Это ты меня сдала! Ну, вот теперь и рыдай! Вот теперь и смотри сама, с кем тебе оставаться!»

Охватовцы уже вытащили тело мента Рукомойникова, в котором жизненные процессы были сведены до минимума. Щелкнули наручники. Открыли заднюю дверцу, с любопытством осмотрели ящики. Отодрали доску, вытащили пару лопат. «Он самый, титан!» Подъехал мусоровский BMW, долетел басок: «Поздравляю, ребята!» Савельева бессознательно удалялась, держа остатки своего последнего в жизни дорогого платья.

Вскоре на всем пространстве рассказа не осталось никого, кроме Белосельско-Белозерского и Корчагина. Первый держал руку последнего в болевом зажиме и все сильнее ее заворачивал.

«Ну, ладно, Миша, кончай! – говорил мучительно человек прошлого. – Ну, все, сдаюсь, не выдерживаю боли! Что же ты нсе давишь, Михаил, правил не знаешь? Ну, отпусти раздавленного врага! Не ломай руку, пожалуйста! Ты что, приверженец жестокости?»

«Вовсе нет, это просто законы постсовковизма как жанра», легко и даже доброжелательно ответил агент, но все-таки вывернул до конца и выдернул корчагинскую руку. За ней последовала очередь второй конечности, потом третьей и, наконец, четвертой. Освобожденное от этих органов тело Корчагина мирно лежало теперь на асфальте, подобно одной из тех циклопических черепах, на которых Артур Шопенгауэр делает свой классический пример порочного круга жизни. Захватив ладонью корчагинскую голову, Миша оборвал с нее уши, нос, губы, прочую мелочь, швырнул со звоном вдоль асфальта. Потом подтолкнул тело носком ковбойского сапога, и оно легко заскользило в сторону гостиницы «Метрополь», из которой как раз с шумом выходила подгулявшая компания.

Экая гоголиана, устало думал Миша Белосельско-Белозерский, экое утомительное кафкианство, экая мамлеевщина, экий сорокинизм! Нееет, мы как-то все это иначе организуем. В нашем поколении будет больше мягкости, лунного света, бронзовых торсов, гулких улиц, арок, акведуков, амфитеатров. В новую литературу, может быть, еще прорвутся голоса флейт. Мы, естественно, обратимся к классицизму, покажем красоту как физиологии, так и психологии высших приматов. Все еще вернется на круги своя.

VI. БАЗАР

Чем торговали тогда на базаре в Иерусалиме?В продаже были мята, тмин и анис,Свежие голуби и те, которых только что засолили,Немало фруктов, включая и ананас.Тот же товар и сейчас лежит на Долорозо,Как в тот день, когда Иисуса вели на холм,Бобы и фасоль предлагают арабы и друзы,Россыпи ювелирной чеканки и латунный хлам.У подвешенной тушки барана оставлен фривольный хвостик.Восьмая станция, Христос спотыкается в неровный час.Вмятину от его руки на стене созерцает турист-агностик.Трудно не верить, ей-ей, она горяча и сейчас.Тут на углу магазин радиоаппаратуры.Разве Он мог не слышать нынешних электронных сирен?Если ты – Бог, извлеки из невидимой апертурыЭкран с говорящим диктором Си-Эн-Эн!И тут же новая слава грянет:Ведь народ-то сообразительный, не дубы, не пни!Голову под кнуты и плечо под крест подставляет Киринеянин.А толпа заходится: Распни! Распни!По туристской дороге Он идет под проклятиями,Приближается череп горы и конец,А за ним с уважением торгует распятиямиИ Христами по дереву сувенирный купец.

7. Корабль мира «Василии Чапаев»

Трехпалубный волжский теплоход далеко не первого, чтобы не сказать третьего, класса проходил мимо поселка Ширяево, где когда-то на склонах Жигулевских гор живописали три студента во главе с Репиным. Ширяевцы были заинтригованы видом двадцати восьми пассажиров, что в оранжевых хитонах под стук барабанов приплясывали на верхней палубе. Кто только нынче не ездит по Волге-матушке!