Ловец душ - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 32

Мальчик услыхал далекий гул пролетающего самолета. Зеленые огни на крыльях машины плыли на север. Вместе с огнями передвигался и шум моторов, спокойный, отстраненный звук с небес. Поначалу, огни и шум разбудили надежды мальчика, потом они исчезли. Дэвид стал жевать свою нижнюю губу. Сейчас он чувствовал, как сам падает в пустоту, небо раскрылось, чтобы поглотить его. А этот самолет, тепло, свет, люди – все исчезло в каком-то ином измерении.

В Большом Доме Катсук держал речь, голос его то подымался, то становился еле слышимым. Завеса из лосиной шкуры была поднята. Свет костра в доме падал на прогалину. Дэвид повернулся спиной к озеру и пошел на свет. В темноте он прошел мимо двух караулящих его парнишек, но те не дали никакого знака, что заметили его уход. Дэвид остановился на самой границе света и тьмы, прислушался.

На мускулистом теле Катсука была только набедренная повязка, на ногах – мокасины, голова опоясана полоской красной кедровой коры, в волосах торчало вороново перо. Индеец стоял спиной к входу. Пламя отсвечивало каждое его движение, кожа становилась то янтарной, то кроваво-красной.

– Разве я нашел Невинного как женщина, в своем лоне? – напирал Катсук. – Посмотрите! Я – Катсук. Я есть сосредоточие. Я живу повсюду. Я мог бы надеть знаки вождя. Чего вы боитесь? Хокватов? Это не они покорили нас. Нас покорили их ружья, ножи, топоры, иглы, колеса. Но поглядите! Я одет в набедренную повязку из шерсти и мокасины, сделанные женщинами нашего племени.

Он медленно повернулся, всматриваясь в каждое лицо.

– По вашим лицам я могу видеть, что вы мне верите. Ваша вера делает меня сильнее, но этого еще недостаточно. Мы были племенем Хох. А что мы теперь? Может кто-нибудь из вас назвать себя христианином и посмеяться надо мной?

Его голос окреп.

– Мы жили на этих побережьях более пятнадцати тысяч лет. Потом пришли хокваты. И теперь на этой земле почти не осталось наших домов. Мы прячемся в лесах, в этих несчастных хижинах. Наши реки, в которых мы ловили лососей, умирают. И я должен говорить об этом на английском языке, потому что никто из вас на родном языке не говорит.

Он отвернулся от огня, поглядел в темноту, затем повернулся обратно.

– А ведь у нас чудесный язык. По сравнению с ним, английский прост и беден. В нашем языке все вещи реальны! Говоря на родном языке, я перехожу от одного состояния к другому и чувствую каждое из них. Говоря на английском, я мало чего чувствую.

Он замолчал, уставившись в огонь.

Сидящая справа от него женщина подвинулась поближе к костру, и Дэвиду сразу почудилось, будто это Тсканай, столько грации и молодости было в ее движении. Но потом она повернулась, огонь ярче осветил ее, и мальчик увидал, что это старая Кэлли. Вместо лица была мрачная, отталкивающая маска. Вид ее потряс мальчика.

– Поглядите на все те приготовления, которые вы сделали для меня. Вы нанесли на тела раскраску и принесли погремушки Ловца Душ. Зачем вы сделали так, если не ради того, чтобы оказать мне честь?

Он положил руку на рукояти висящего на поясе ножа.

– Я – Друквара, несущий войну по всему миру. У меня есть всего два танца. И один из них – Пчелы.

Кто-то, сидящий в круге у костра, закашлялся.

– Иш, ответь ему. Ему должен ответить мужчина, – сказала Кэлли.

Иш встал напротив Катсука, их разделял костер. Долговязое тело старика в отсветах пламени казалось еще выше, в глазах отражались языки огня.

– Ты говоришь о прошлом, но ведь сейчас не давние времена, – неуверенно сказал он, в его голосе чувствовался страх.

– Ты хочешь сказать, что мы больше не барабаним в сухие деревья при восходе луны, – ответил Катсук. Он указал на место, где перед тем сидел Иш. – Но ты принес свирель и эту деревянную погремушку, украшенную орлиными перьями. Зачем?

– Кое-какие древние способы действуют, – ответил ему Иш. – Но те племена, те люди были дикарями.

– Дикарями? – Катсук покачал головой. – У них была своя верность. Их мир имел определенность. Они его так понимали.

– И все же, они были дикарями.

– Это хокватское слово! Наши деревья, наши звери, наши родичи имели свою верность и свою действительность.

– Действительность? – Иш тоже покачал головой.

– Вы прибыли сюда по Хох Роад. Черт подери, на автомобилях! Вы поставили свои машины рядом с хокватскими, а потом пришли сюда. Вы видели по дороге знаки новой действительности: ОСТОРОЖНО! МАШИНЫ! ВНИМАНИЕ! ДИКИЕ ЖИВОТНЫЕ! Чьи это машины? Чьи животные? Мы садимся за руль их машин, чтобы помогать уничтожить нашу землю! Эта пилорама внизу на реке, где они дают вам работу… иногда! Вот какая теперь действительность!

– Так вот чему ты выучился в университете?

– Ты даже представить не можешь, насколько ты прав, дядя. Я – последний избранный из материнского клана. Когда-то мы были сильными и могли противостоять любой беде. Мы помогали нашим соплеменникам. Сейчас же…

– А сейчас ты навлек беду на всех нас, – сказал Иш.

– Разве я? А может это мы сами навлекли на себя хокватские неприятности? – Катсук указал на запад. – Следы килей наших каноэ, на которых мы выходили охотиться на китов, за тысячи лет изменили очертания берегов. А теперь мы должны посылать прошения в конгресс хокватов, чтобы нам ответили, можно ли нам пользоваться маленьким клочком этой земли? Нашей земли!

– Если ты говоришь о старом поселении на побережье, – сказал Иш, – то мы можем туда вернуться. Бледнолицые уже начинают понимать наши проблемы. У них есть…

– Жалость! – крикнул Катсук. – Из жалости они кидают вам кость – несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью!

– Кого беспокоит то, что белые делают для нас…

– Меня! – Катсук прикоснулся к груди. – Они пришли на нашу землю – нашу землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все как следует. Будь они прокляты, эти демоны!

– Но кое-кто из них родился здесь, – запротестовал Иш. – Они любят эту землю.

– Ах-ах! – вздохнул Катсук иронически. – Они любят эту землю и тогда, когда убивают ее, а вместе с нею и нас.

Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: «Я – хокват!»

Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит правду.

«Мы украли эту землю.»

Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх.

Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на поперечинах… все эти люди – с медово-красной кожей, с блестящими черными волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо, фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец теней…

– Вы не остановите меня, – сказал Катсук. – Никто меня не остановит.

Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми. Она поглядела Катсуку прямо в лицо.

– Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось, чтобы мой родственник сделал это.

Она повернулась и ушла в тень.

– Прошлое есть прошлое, его не вернешь, – сказал Иш и сел.