Непотопляемый «Тиликум» - Гильде Вернер - Страница 12

— Ханнес Фосс.

— Мастер. Имя? — указательный палец все еще упирался в меня.

— Ханнес Фосс, — я говорил очень громко (может, он глуховат?).

— Мастер. Имя?

Ну и ну, чего это он от меня добивается? И я заорал что есть мочи:

— Ханнес Фосс!

Рука мастера Мааса молниеносно дернулась вперед и влепила мне такую оплеуху, что я едва устоял на ногах.

— Ученик всегда добавляет «мастер». Имя?

Теперь я понял.

— Ханнес Фосс, мастер.

Каменное лицо Мааса поворачивается к моему соседу:

— Имя?

— Йохен Зицман, герр мастер.

Буме — и Йохен тоже схлопотал оплеуху.

— Просто мастер. Имя?

— Йохен Зицман, мастер.

И Йохен понял. И все остальные тоже.

В мореплавании, в военном деле и при обращении к владетельным персонам следует постоянно подчеркивать служебные ранги. Однако англичане и американцы это дело несколько рационализировали. Вместо «яволь, герр капитэн-лейтнант», как я должен был бы говорить на кайзеровском флоте, или вместо «Ханнес Фосс, мастер», как меня учили здесь, на верфи, англичане и американцы говорят просто: «Иес, сэр», а звучит это еще короче: «Иессс». Но в принципе все остается тем же самым. Даже в Южных морях, когда я посетил вождя острова Пенрин, его премьер-министр, или государственный канцлер, или какой там еще у него был титул, наставил меня, как следует обращаться к повелителю двух сотен почти голых туземцев.

Выяснив наши имена и подкрепив силовыми приемами урок местного этикета, мастер Маас бросил нас на расчистку снега.

Вечером первого учебного дня я уже умел накрывать и собирать со стола у плотников, разгребать снег, топить печку в мастерской будке и остерегаться мастера Мааса.

Маас в эти дни был очень раздражен. Из-за мороза и снега многие работы на строящихся судах стали невозможными. Большинство плотников тоже хмурилось: вместо аккордной платы приходилось получать поденную. Никель, с первого вечера взявший меня под свое покровительство, объяснил мне, почему герр Кремер даже в морозные дни не приостанавливал работу на верфи, как это делалось прежде. Заказов было так много, что другие верфи немедленно переманили бы рабочих к себе, чтобы с началом оттепели сразу же продолжить работу в полную силу. Рассказывал мне об этом Никель за штабелем досок. И не успел толком закончить, как из мастерской будки загремел уже знакомый голос:

— Никель. Его люди бездельничают. Фосс. Где он?

К счастью, зима на побережье недолгая. Спустя несколько недель верфь снова огласилась мерным стуком конопаточных молотков, шарканием пил и резкими ударами молотов, вгоняющих костыли в корабельное дерево. Плотники снова получали аккордную плату, и бить баклуши было некогда. Мастер Маас отдавал распоряжения рублеными фразами:

— Никель — кончать штевень! Мюллер — обшивка, правый борт!

Целые дни напролет только и слышался его ор:

— Мюллер — четвертый пояс вкось!

Ну и глазищи! Как у альбатроса; от своей конторки все огрехи на корабле видит.

Появились новые задания и у нас, учеников:

— Фосс — к Никелю балки таскать!

Балки были разной длины, и становились под них по пять и более человек. «Раз-два, взяли», — граненый брус уже на плечах. «А ну, пошла», — оступаясь и балансируя на мокрых досках стапеля, тащим его к кораблю. Первые брусья идут ничего, а потом стираются до крови плечи, начинают дрожать колени, подвертываются в щиколотках ступни. Из гавани доносится: «Пятнадцать», — передышка у крючников. У нас передышки нет. Аккорд-аккорд. Темп работы задает сильнейший, а заработать хотят все. Лишь для нас, учеников, ничего здесь не обломится, кроме бесплатных харчей и жилья да одного талера жалованья в месяц!

И все-таки работа мне нравится. Спустя недолгое время я заметил, что любой труд можно облегчить с помощью кое-каких особых приемов. У всякой профессии есть свои секреты. Кое-кто из плотников не очень спешил поделиться ими со своими учениками, другие, особенно Никель, охотно показывали нам все, что упрощает работу.

Многие плотники были холостяками и над каждым пфеннигом, подобно женатым, не дрожали. Обе группы заметно отличались по одежде и манерам. Женатики одевались, как и большинство рабочих других профессий: широкие плотницкие штаны, старенькие курточки и фуражки. Совсем иное дело — плотники из казармы. Их штаны и вельветовые куртки были самых замысловатых фасонов. Юные лица обрамляли лихие бакенбарды. Золотые серьги в ушах они возвели в настоящий культ. Чем ниже свешивалась серьга и чем тяжелее она была, тем считалось красивее. Там, где появлялась молодежь, даже при самой тяжелой работе часто раздавался веселый смех. Нередко проезжались и на мой счет. Шутки были примерно такого сорта.

Никель озабоченно оглядывался:

— Фриц, — обращался он к коллеге-плотнику, — где продольная ось?

Фриц тоже усердно включался в поиски:

— Может, кто из вас видел продольную ось?

Теперь уже искали все.

— Ну-ка, Ханнес, дуй быстрее к мастеру, пусть он даст тебе новую продольную ось.

Я пулей мчался к мастерской будке.

— Мастер Маас, Никель прислал меня за новой продольной осью.

Маас недовольно двигал верхней частью своей шкиперской бороды по нижней:

— Никель, — ревел он, — не отвлекать ученика от работы!

На какое-то мгновение я слегка терялся, потом резким прыжком назад успевал уклониться от карающей десницы. Молниеносно увертываться от оплеух я уже научился.

Моего друга Йохена Зицмана посылали в кузницу принести пропавший центр тяжести. Кузнецы взгромоздили ему на плечи трехпудовую балластину. Йохен, едва не задохнувшись, приволок ее на стапель, а потом, сопровождаемый хохотом парней и гневным рыком Мааса, потащил обратно в кузницу.

После всех этих штучек мы стали очень подозрительны насчет посылок за неведомыми или казавшимися нам смешными вещами.

Несколько дней спустя Маас рявкнул вдруг:

— Фосс!

От лихтера, куда мы таскали каютный инвентарь, я тут же понесся к мастерской будке.

— Фосс побежит на склад и принесет ночной горшок для жены капитана Бринкмайера.

Я лишился языка. Мастер Маас и розыгрыш — уму непостижимо!

— Э-э-э, мастер, меня теперь не обдурить!

Раз — слева, два — справа, еще раз — слева, еще раз — справа. Четыре затрещины успел мне влепить в тот раз мастер Маас, пока я не обеспечил себе безопасность.

— Что, он еще не бежит?

Я рванул к складу. Щеки мои горели, в голове был сумбур.

— Мастер Маас прислал меня за ночным горшком для какой-то капитанской жены. Но это, наверное, «покупка»?

— Нет, — сказал кладовщик и оскалился в улыбке: — Это не «покупка», это вполне серьезно. «Марианну» заказали с полным инвентарем для капитана и его жены. Ночная посудина тоже входит в гарнитур.

И он вручил мне эту диковину — большую, круглую, с голубенькими цветочками.

— Не могли бы вы его мне завернуть, герр Шефер? — спросил я. При одной мысли, что с ночным горшком в руках мне придется идти мимо двухсот рабочих верфи, меня бросило в холодный пот.

— Не-ет, мой мальчик, тащи, как есть, — сказал Шефер. — И не красней: это же не твой горшок.

Что делать, я потащил, как есть. Веселье началось сразу же за дверью.

— Эй, Ханнес, какой чудесный горшочек! Это твой?

Дальнейшие речения были куда более солеными.

И ведь не спрятаться, не укрыться… Так у всех на виду и топать с горшком от склада до «Марианны»!

Не знаю, то ли мне не терпелось побыстрее покончить с этим гнусным делом, то ли слезы застлали мне глаза и я плохо видел, но только у самой цели я споткнулся, и горшок треснулся о якорь лихтера, стоявший на берегу среди прочей оснастки.

Передо мной лежало пять черепков, один — с ручкой, и на каждом по нескольку голубых цветочков. И тут же сверху раздался трубный глас:

— Фосс — идет ко мне!

Я поплелся к будке, на пороге которой, как архангел Страшного суда, высился уже, поджидая меня, мастер Маас.

— За горшок вычтут из его жалованья.