Элита элит - Злотников Роман Валерьевич - Страница 20

Первое время отца держали в большом доме на Литовском. Вилора быстро привыкла сразу после занятий бежать туда и занимать очередь в надежде на то, что удастся передать передачу или, что было бы уже совсем невероятным, получить разрешение на свидание.

О том, что отец арестован, в институте узнали спустя десять дней. Коля сам подошел к ней и, сурово насупясь, спросил:

– Сокольницкая, это правда, что твой отец арестован?

Вилора замерла, а затем, сглотнув мгновенно образовавшийся в горле ком, гордо вскинула голову:

– Это ошибка! Скоро во всем разберутся и его выпустят.

Товарищ Николай недоверчиво качнул головой:

– Все так говорят. Но я тебе скажу, Сокольницкая, наши советские органы безопасности ошибаются чрезвычайно редко. Так что будь готова к тому, что твое дело будет разбираться на комитете комсомола. Детям врагов народа не место в Ленинском комсомоле. И должен тебя предупредить, что, если ты считаешь, что наши с тобой отношения хоть в чем-то повлияют на то, как я буду голосовать, ты глубоко ошибаешься. Чувства – буржуазный пережиток, и настоящий комсомолец не имеет права позволять им оказывать на себя тлетворное влияние, понятно?

Вилора молча кивнула, изо всех сил сдерживая слезы. Она держалась все то время, пока он, развернувшись, шел от нее по коридору. Она держалась, пока сама, гордо вскинув голову, шла по коридору до женского туалета, и только там, запершись в кабинке, горько расплакалась.

Дед приехал через две недели. Откуда он узнал, что отец арестован, для Вилоры осталось полной загадкой. Впрочем, она не особенно и хотела ее разгадывать. Ей не было до этого никакого дела. Она чувствовала, что внутри у нее как будто вырос ледяной комок, который с каждым днем становился все больше и больше. Дед по приезде развил бурную деятельность. Кому-то звонил, куда-то ходил, с кем-то встречался, а однажды появился в квартире, размахивая какими-то бумажками.

– Собирайся, девочка моя, я оформил тебе перевод в Новосибирск. У меня там в ректорах старый университетский приятель, так что я обо всем договорился.

Вилора на несколько мгновений вынырнула из своего ледяного кома и удивленно воззрилась на него.

– Дедушка, ты что? Как мы можем бросить папу? К тому же я уверена, скоро все разъяснится и его выпустят. Он же ни в чем не виноват!

Дед вздохнул и покачал головой.

– Бедная моя… не выпустят твоего папу, уж можешь мне поверить. Они ведь утверждают, что советские органы безопасности не ошибаются. Так что даже если твой папа и ни в чем не виноват – ничего уже не изменишь. Раз арестован – значит виноват.

– Нет! – Вилора прикусила губу. – Этого не может быть!..

– Может, – дед снова вздохнул, – а вот о себе стоит позаботиться. Я вообще удивлен, что ты еще на свободе и живешь в этой прекрасной квартире. Я-то думал, что у них все решается быстро, и тот, кто написал донос на твоего отца, уже вселился в вашу квартиру. Когда ехал – очень волновался, как буду тебя разыскивать. Петербург – большой город.

Последнее время он всегда говорил так, словно противопоставляя себя – они, их, ним. И, как ни странно, Вилора, которая раньше бросалась в жаркий бой даже при малейшем намеке деда на критику самой свободной и счастливой страны, «где так вольно дышит человек», сейчас никак не реагировала на эти, прямо скажем, враждебные, вредительские слова, как будто теперь признавала за дедом право на такое противопоставление.

– К тому же очень может быть, – продолжил дед, – что он на самом деле виноват.

– Да ты что?! – взвилась Вилора.

Дед вскинул руки:

– Нет-нет, я не говорю, что та авария, в организации которой его обвиняют, на самом деле была сделана им специально. Это, несомненно, полная чушь, но… – Он пожевал губами и, решившись-таки, продолжил: – Мне тут порассказывали старые приятели… Знаешь ли ты, девочка моя, что такое групповая сдача экзаменов?.. Не знаешь? Ну это просто. Это когда готовится ну вроде как вся группа, а сдает только один. И как сдает! Профессор Кивелиди рассказывал: входит этакий комиссар в кожанке, с маузером на боку, садится напротив, достает из кобуры маузер, передергивает затвор, кладет его перед собой на стол и заявляет: «Ну, давай, сволочь недобитая, принимай экзамен!» Более-менее прилично обучать стали только ваше поколение, да и то до прежнего уровня вам ой как далеко. А те, кто сейчас, как их называют, командиры производства… – Он покачал головой и закончил: – Бот отсюда и аварии.

Замолчал. Некоторое время в комнате висела густая тишина, а затем Вилора глухо произнесла:

– Я не оставлю папу. И я верю, что его оправдают.

Дед несколько мгновений напряженно смотрел на нее, а потом его плечи опустились, и он шаркающей походкой ушел в гостевую комнату.

Через два дня, когда Вилора, отстояв угрюмую, молчаливую очередь, сунула в окошко узелок с передачей, дюжий мордатый охранник-приемщик, проведя заскорузлым пальцем по замызганной амбарной книге, брезгливо оттолкнул передачу.

– Нет такого.

– Как нету?! – вскинулась Вилора. – Ведь вчера еще…

– Вчерась был, а нынче – нет. Знать, по этапу ушел. Выйдешь на улицу, зайдешь во второй подъезд и – к девятому окну.

– З-зачем? – не поняла Вилора.

– Копию приговора получишь, дура… Следующий!

Войдя в прихожую, Вилора без сил опустилась на пол. В руке ее была зажата бумажка с печатным текстом, растоптавшим все ее надежды. «Особое совещание… признать виновным… десять лет без права переписки…» Она с трудом продралась через всю эту казенную вязь. Но главное поняла. Они не разобрались.

На следующее утро она с колотящимся сердцем подошла к доске объявлений в фойе института. К ее огромному облегчению, объявления о рассмотрении персонального дела комсомолки Сокольницкой она там не обнаружила, зато… ее внимание привлекло другое объявление – о наборе добровольцев среди студентов выпускного курса в армию для укомплектования юз переформировывающихся и вновь формирующихся частей и соединений Красной армии. Несколько мгновений она задумчиво рассматривала объявление. Дед говорил, что надо уехать, но то, что он предлагал, больше напоминало бегство, а это…

В комитете комсомола ее встретил сразу же нахмурившийся Николай.

– Чего пришла? – неприязненно поинтересовался он.

Вилора с вызовом вскинула подбородок:

– За характеристикой.

– А мы характеристики детям врагов народа не выдаем, – отрезал Николай. – Их уже наши органы охарактеризовали.

У Вилоры на мгновение сжалось сердце, но затем она поняла, что на самом деле он еще ничего не знает. И говорит просто на всякий случай, чтобы лишний раз продемонстрировать окружающим, что не имеет к ней совершенно никакого отношения.

– А для чего вам характеристика, Сокольницкая? – поинтересовался сидевший за соседним столом секретарь комитета комсомола института, с которым в той, прежней жизни они часто пересекались на ниве общественной работы. Подружка Наташка, сейчас также благополучно исчезнувшая с горизонта, даже утверждала, что он тайно в нее, Вилору, влюблен. Но секретарь ей не особенно нравился – полноватый юноша с серьезным лицом и в круглых очках. Не то что Коля – красавец, спортсмен, трибун… Вот кто, как ей тогда казалось, должен был бы быть секретарем комитета.

– Я… – Голос на мгновение предательски дрогнул, но она тут же сумела взять себя в руки. – Я записалась добровольцем в Красную армию.

– От ответственности бежишь? – тут же вскинулся Николай.

– Товарищ Сокольницкая, осознавая серьезность современной международной обстановки и возросшую опасность агрессии со стороны немецкого фашизма, приняла решение откликнутся на призыв партии и комсомола и вступить добровольцем в Рабоче-крестьянскую Красную армию, – наставительно произнес секретарь.

– Да ведь все же знают… – возмущенно начал Николай.

– А остальное, пока нет официального решения, ваши домыслы, – еще более дидактически произнес секретарь. – Или вы хотите присвоить себе право подменять партийные, комсомольские и государственные органы?