Смерти нет - Глуховцев Всеволод Олегович - Страница 25

Бабай проводил их взглядом. Они добежали до обочины, нырнули в кювет — и исчезли. Бабай думал, что они сейчас вынырнут с другой стороны канавы, у лесополосы. Но никто не вынырнул.

Он покачал головой. Многое было в этом жесте.

— Это и есть Подземные? — спросил он Даню.

— Они самые.

— Лихие ребята.

— Да уж. — Даня оглянулся зачем-то. Оглянулся и Бабай. Пламя еще плясало на цистерне. Дым стал пониже, но все-таки валил густо.

— Ну, чего встали? — сказал он сам себе. — Забираем добро, да скорей отсюда! Чуда ждем?

— Не дождемся, — подхватил Даня. — Эй, народ! Ну-ка живей! Кочерга, Муха, давайте в кузов, выгружаем оттуда!..

Глава 6

МУХА НА КРЮЧКЕ

Базы корпуса «Верных защитников» располагались в местах, считавшихся потенциально безопасными для них, защитников. В Москве одним из таких мест числилось Бирюлево.

Длиннющие корпуса с длинными коридорами внутри. Крохотные квартирки. Собственно, те же бараки, только многоэтажные и чуть более комфортные — когда-то выстроенные для зиловской лимиты. В одном из таких домов располагалась база разведотряда «верных». Восьмой этаж. Несколько квартир в углу коридора. Обитала здесь группа прислужников, восемь... стволов, как сказал бы Михей.

Уже восемь. Было девять. Один не вернулся с разведки. Потому у прочих настроение было подавленное, рожи насупленные. Только главарь по кличке Жженый оставался таким же непроницаемо-хмурым, как всегда.

Он лежал на топчане в маленькой комнате, закинув руки за голову. Смотрел в потолок. Сумерки медленно густели, как бы и изнутри, незаметно наливались темнотой.

В соседней большой комнате четверо играли в карты, двое праздно валялись на полу. Еще одного не было — он нес дежурство на крыше дома, следил за окружающей обстановкой.

Сумерки уже начали мешать игрокам видеть.

— Эй, Ботва, — позвал один из них. — Сходи-ка лампу принеси. Сейчас темень придет, так ее и перетак.

Лампа керосиновая, конечно, об электричестве и помина не было.

— А почему я? — лениво отозвался Ботва, низенький кривоногий субъект. — Вон, Мыло тоже валяется, как бревно. Чего ему не пойти?

Тот, что просил лампу, ничего не сказал на это. Но взгляд его забродил по округе... и нашел автоматный магазин, набитый патронами. Сидевший взял этот магазин, взвесил на руке и вдруг швырнул Ботве в ноги.

Тяжелая железка ударила по кости голени, очень болезненному месту. Ботва взвизгнул, как недорезанный хряк.

— Ты!.. Ой, бля... Слякоть, ты чего?! Больно, мать!.. Понял теперь почему? — равнодушно спросил Слякоть. Быстро за лампой. А то вон кирпичом кину. И уже в башку.

Ботва встал, бормоча ругательства, захромал прочь. Мыло разразился гоготом:

— Га-а!.. Давай! Иди!

Тот огрызнулся на ходу. Слякоть вернулся к игре:

— Ну чего?... Сдавай, Пистон.

Играли на вещи. Жратва, магазины с патронами, шлемы, бронежилеты... Играли б и на самогон, но побаивались Жженого. Он запретил это под страхом пули в лоб. Вещи кочевали от одного к другому, попадали к своему исходному владельцу и вновь уходили от него... Странно, но жульничества не было. А впрочем, не странно. Все тут были отребье, пробы ставить негде — таким друг друга надувать невыгодно. Перо в бок получить проще простого.

Жженый из своей комнаты слышал ругань и скверную матерщину. От всего этого его тошнило, но вставать, идти равнять подонков... Тоже тошно. Черт с ними. Твари! Все равно.

Он закрыл глаза.

Приковылял Ботва с лампой.

— Зажгем? — спросил Пистон.

— Да не, — ответил еще один, некто Тухляк. — Светло еще, видать. Вот стемнеет когда…

Где-то слабо ухнуло. Чуть звякнуло оконное стекло.

— Что это? — насторожился Пистон.

— Где? — не понял Слякоть.

— Ну вроде как грохнуло где-то. Взрыв, что ли?

— Да нет ни хрена. Сдавай, говорю!

Но Пистон все напряженно вслушивался, а затем вскочил, высунулся в форточку. Мыло опять загоготал:

— Эй! Слухач! Га-а!..

Даже в этой компании он считался придурком. Пистон спрыгнул, ветер руки о штаны.

— Черт-те знает... — произнес он неуверенно. — Показалось, что ль?

— Да, небось, Дешевый слыхал, если что, — сказал Тухляк. — Придет, спросим. А в самом деле-то, пошаливают людишки... Вон, Скальп куда делся? Всегда приходил вовремя.

— А может, слинял просто. — Пистон наконец-то начал сдавать. — За ним это дело не заржавеет, знаете же его.

Слякоть скривился, плюнул презрительно на пол. Скальпа он ненавидел и боялся — а оттого ненавидел еще сильнее. Он не хотел признать, но чувствовал, что Скальп сильнее его. Во всех смыслах — злее, удачливее, резче. И действительно сильнее. Против него Слякоть в самом деле был как слякоть — и знал это. Оттого и ненавидел.

Если б он знал, наверно, позлорадствовал бы: он-то жив, а Скальп как раз лишился именно скальпа. Его труп со снесенной крышкой черепа валялся в школьном сквере, и вороны с удовольствием лакомились падалью... Но Слякоть этого не знал, а потому и сплюнул с выражением.

— Ну и болт на него, — заявил он. — Пропал — ну и пропал!

Прочие промолчали. Тухляк и Пистон не рисковали говорить о Скальпе что-либо плохое: узнает — несдобровать. Четвертый же игрок, по имени Тощий, просто молчал всегда.

Странный он был тип, этот Тощий. Вправду очень тощий — высокий, исхудалый, с резко выступавшими чертами лица, запавшими глазами. Если бы эти олухи были знакомы с мифологией, наверняка бы сказали про него: «Кощей Бессмертный!..»

Конечно, так они сказать не могли. Но относились к нему именно так: пугливо и настороженно, точно и в самом деле был колдун. Притом что ничего похожего он не делал. Молчал, и все. Говорил по две фразы в день. Правда, он никогда никому не смотрел в глаза — либо вниз, либо в сторону. Это заметили. И напряглись еще больше. И уж конечно никто не решился лезть с расспросами.

Пистон осторожно покосился на Тощего, и отчего-то померещилось ему, что в уголках длинного беззубого рта проскользнула усмешка... После чего случилось маленькое чудо: этот рот открылся и проговорил:

— Ничто в этом мире не пропадает... Ходи, Тухляк! Твой ход.

Тот засуетился, зашарился в своих картах и выкинул на стол шестерку пик.

Философема Тощего на какое-то время погрузила общество в затишье. Даже Мыло, хоть и ни черта не понял, разинул рот и переводил взгляд с одного на другого, словно ожидал, что кто-нибудь да разъяснит ему глубину мысли... Не дождался, понятно. В коридоре затопали шаги, скрежетнула дверь, и на пороге объявился часовой с крыши — тот самый Дешевый. Он был в старой армейской плащ-накидке, которая от множества крохотных капелек измороси казалась цветом похожей на бок свежей рыбы.

— Ну чего?! — обиженно воззвал он. — Вы чего тут охренели, что ли!

Дешевый в группе был на последнем месте. Хилый, плюгавый и почему-то с вечно гноящимися глазами — кому, как не такому, быть парией?.. Вот он и был. Служил на побегушках, делал всякую грязную, позорную работу. Или просто непрестижную. Вот и сейчас в промозглом сумраке, на продуваемой холодными ветрами крыше очутился именно он.

Правда, пришла пора меняться. Сменить Дешевого должен был Слякоть, но он и головы не повернул.

— Я говорю, совсем охренели, что ли! Слякоть, давай иди наверх. Я тебе что, нанялся караулить?

Слякоть как будто и не слышал. Он швырнул козыря, покрыв им чьего-то короля.

— Слякоть! — вякнул Дешевый. — Ты че, не слышишь?!

— Пошел ты, — прозвучал ответ.

— Чего? — вылупились гнойные глаза.

— Что слышал.

Дешевый растерялся. Что делать? Заставить силой он не мог. Уговаривать?.. Смешно.

— Да ты че?.. Иди, давай, твоя очередь!

Слякоть резко повернулся:

— Чего ты сказал?

— А че мне говорить? — Дешевый сразу струхнул. — Очередь твоя? Твоя! Вот и иди.