Семейство Борджа - Дюма Александр - Страница 47

Этот совет пришелся Чезаре по душе, и он тут же его принял.

Священная коллегия одобрила его решение, и Чезаре направился в Остию в сопровождении племянника его святейшества Бартоломео делла Ровере.

Наконец-то Чезаре чувствовал себя вновь свободным: он опять сидел на своем боевом коне и снова собирался начать войну в тех краях, которые уже однажды покорил, однако, прибыв в Остию, был встречен кардиналами Сорренто и Вольтерры, от имени Юлия II попросившими все же передать под покровительство церкви крепости, от которых тот всего три дня назад отказался: за этот промежуток времени до папы дошла весть, что венецианцы захватили новые территории, и он признал, что их можно остановить, только согласившись на предложение Чезаре.

Но на сей раз отказался Чезаре, опасавшийся, что за этим кроется какая-то ловушка. Он заявил, что теперь передавать папе города нет смысла, поскольку не позже чем через неделю он с Божьей помощью будет уже в Романье, и кардиналам пришлось вернуться в Рим ни с чем.

На следующее утро Чезаре, едва ступив на палубу галеры, был арестован именем Юлия II.

Чезаре подумал было, что ему пришел конец: он сам не раз действовал таким манером и понимал, насколько близкими для него стали тюрьма и могила – папе при желании ничего не стоило найти повод, чтобы отдать его под суд. Однако по характеру Юлий II отличался от Чезаре: он был вспыльчив, но и отходчив, поэтому, когда стражники привезли герцога в Рим, минутное раздражение Юлия, вызванное отказом Чезаре, уже улетучилось, и он принял пленника со свойственными ему мягкостью и учтивостью, хотя Чезаре в тот же день заметил, что за ним следят. В благодарность за добрый прием Чезаре согласился передать папе крепость Чезены, возвращая таким образом церкви то, что раньше ей и принадлежало. Папа вручил подписанный Чезаре акт о передаче крепости одному из своих военачальников по имени Пьетро д’Овьедо и приказал вступить во владение городом от имени святейшего престола. Пьетро д’Овьедо тут же отправился в Чезену и передал акт дону Диего Чиньоне, благородному испанскому кондотьеру, которому герцог Валентинуа поручил оборонять крепость. Прочитав полученный от Пьетро д’Овьедо документ, дон Чиньоне ответил, что, поскольку его синьор находится в плену, с его стороны было бы бесчестным выполнить приказ, явно вырванный у арестованного силой. Что же касается гонца, то он, по его мнению, заслуживает смерти за то, что согласился выполнить поручение, несовместимое с понятием о чести. После этого кондотьер велел солдатам схватить Пьетро д’Овьедо и сбросить его с крепостной стены, что и было выполнено незамедлительно.

Это проявление верности едва не стало гибельным для Чезаре: узнав, как поступили с его посланцем, папа так разъярился, что пленник снова почувствовал близкую смерть и, дабы купить себе свободу, уже сам сделал Юлию II кое-какие предложения, которые были оформлены в виде договора и скреплены соответствующей буллой. По этому договору герцог Валентинуа обязался передать в сорокадневный срок его святейшеству крепости Чезена и Бертиноро, а также подписать согласие на сдачу Форли; соглашение скреплялось ручательством двух римских банкиров на сумму в пятнадцать тысяч дукатов, которые губернатор города истратил на герцога.

Со своей стороны папа обязался доставить Чезаре в Остию под охраной одного лишь кардинала Санта-Кроче и двух чиновников, которые должны были выпустить его на свободу в тот день, когда принятые им обязательства будут выполнены; в противном же случае Чезаре вернут в Рим и заточат в замке Святого Ангела.

Во исполнение договора Чезаре спустился по Тибру до Остии в сопровождении папского казначея и множества слуг, а кардинал Санта-Кроче отправился в путь чуть позже и присоединился к нему в тот же день.

Между тем Чезаре, боясь, что после сдачи крепостей Юлий II не сдержит слово и оставит его в плену, попросил через кардиналов Борджа и Ремолино, которые не чувствовали себя в Риме в безопасности и уехали в Неаполь, охранную грамоту от Гонсальво Кордуанского, а также пропуска двух галер в Остию, и через некоторое время она была получена вместе с сообщением, что галеры скоро прибудут.

Тем временем кардинал Санта-Кроче, узнав, что губернаторы Чезены и Бертиноро по приказу герцога сдали крепости военачальникам его святейшества, стал относиться к пленнику с меньшей строгостью и, понимая, что тот со дня на день будет отпущен на свободу, разрешил ему выходить в город без провожатых. И вот Чезаре, опасаясь, как бы по прибытии галер Гонсальво с ним не случилось того же, что произошло, когда он взошел на борт папской галеры, то есть как бы его не арестовали вторично, спрятался однажды в каком-то доме за пределами города и с наступлением ночи, сев на плохонькую крестьянскую лошаденку, доехал до Неттуно, там нанял лодку, доплыл до Мондрагоне, а оттуда добрался до Неаполя. Гонсальво встретил его с такими изъявлениями радости, что Чезаре, не догадавшись о ее причинах, решил, что наконец-то спасен. Его уверенность усилилась, когда он открыл свои планы Гонсальво и сообщил, что намерен добраться до Пизы, а оттуда идти на Романью, и тот позволил Чезаре набрать в Неаполе столько солдат, сколько ему будет угодно, и даже пообещал снабдить его двумя галерами. Чезаре, обманутый таким отношением, пробыл в Неаполе почти полтора месяца, всякий день обсуждая с испанским губернатором свои планы. Однако Гонсальво задержал его с одной лишь целью – успеть сообщить королю Испании, что враг у него в руках; ничего не подозревавший Чезаре в день отплытия разместил свои отряды на галерах и отправился в замок, чтобы распрощаться с Гонсальво. Губернатор принял его как всегда любезно, пожелал удачи и поцеловал на прощанье, однако у дверей замка Чезаре был остановлен одним из офицеров Гонсальво по имени Нуньо Кампехо, который арестовал его и объявил, что теперь он пленник Фердинанда Католика. При этих словах Чезаре глубоко вздохнул и проклял судьбу, позволившую ему довериться слову врага, ему, который так часто сам нарушал данное слово.

Чезаре немедленно отвели в замок и заперли в темнице. У него больше не осталось надежды, что кто-то придет к нему на помощь: он знал, что единственный преданный ему человек, Микелотто, арестован в Пизе по приказу Юлия II.

По дороге в темницу у Чезаре отобрали даже охранную грамоту, которую ему выдал Гонсальво.

Его арестовали 27 мая 1504 года, а на следующий же день посадили на галеру, которая, немедленно подняв якорь, взяла курс на Испанию. Во время морского перехода Чезаре прислуживал лишь один паж, а по прибытии на место его сразу же доставили в замок Медина-дель-Кампо.

Десять лет спустя Гонсальво, находясь в Лохе на смертном одре, признался, что теперь, когда он предстает перед ликом Господа, два греха гнетут его совесть: предательство по отношению к Фердинанду и нарушение данного Чезаре слова.

Чезаре пробыл в тюрьме два года, не переставая надеяться, что Людовик XII потребует его выдачи как пэра Франции, однако у Людовика, удрученного поражением при Гарильяно, которое стоило ему Неаполитанского королевства, хватало своих забот, и было не до кузена. Пленник уже начал приходить в отчаяние, когда однажды, разломив принесенную ему на завтрак краюху хлеба, обнаружил в ней напильник, пузырек со снотворным и записку от Микелотто. Тот писал, что, выйдя из тюрьмы, перебрался из Италии в Испанию и теперь вместе с графом Беневентским скрывается в близлежащей деревне; начиная с этого дня они каждую ночь будут дежурить на дороге от крепости к деревне с тремя добрыми лошадьми; теперь дело за Чезаре; он должен употребить напильник и содержимое склянки с наибольшей для себя выгодой. Когда весь мир позабыл о герцоге Романьи, о нем вспомнил сбир.

Тюрьма, в которой Чезаре провел два года, так ему опостылела, что он не стал терять ни минуты: начав перепиливать решетку на окне, которое выходило во внутренний двор, к вечеру он довел ее до такого состояния, что достаточно было сильно тряхнуть, и она бы сломалась. Однако этого оказалось недостаточно: окно располагалось примерно в семидесяти футах над землей, а из двора наружу вел только один выход, предназначенный для коменданта; он один имел от него ключ и никогда с ним не расставался – днем носил на поясе, а ночью клал под подушку. В этом-то и заключалась главная трудность.