Сократ и Мы - Толстых Валентин Иванович - Страница 53

Беда и корень всех несчастий Зилова в том, что этому основному требованию подлинно человеческого бытия и поведения отвечает он только формально, скорее внешне, чем по существу. Бездеятельная жизнь, представляя собой, как говорили классики философии, существование "неполное" и состояние "страдательное", образует благоприятную среду для множества пороков.

"Жизнь есть труд" – приводит слова И. С. Тургенева М. Горький. И продолжает:

"Она требует серьезного отношения к себе, и всякое легкомыслие терпимо ею только до времени, но время придет и принесет с собой жестокое наказание тем, которые относились к жизни невнимательно или легко, холодно или недостаточно активно… она поставит в счет каждый ваш ложный и неосмотрительный шаг, и когда вы будете подводить итоги ей, в конечном может получиться роковой и ядовитый вопрос – зачем мы жили?" [Горький М. Собр. соч. В 30-ти т., т. 23, с. 18 – 19.] Зилову еще рано подводить итоги, но сакраментальный вопрос насчет смысла жизни он уже вынужден задать себе. Мы не знаем, как ответит на него сам Зилов, но мимо формулы "жизнь есть труд" он не пройдет.

Бездеятельность Зилова начинается с отношения к труду – преимущественно иронического, снисходительно-равнодушного. Одну из сцен "воспоминаний" можно было бы, использовав зиловское словечко, обозначить "Работнички!".

То, что в ней происходит, иначе как имитацией деятельности но назовешь. Шутливая, почти пародийная форма изображения того, как Зилов трудится и как они с Саяпиным легко и непринужденно совершают, с их точки зрения, почти "невинный" подлог (с помощью "орла-решки" решают выдать старую статью за новую, существующее в фантазии – за действительно существующее), лишь оттеняет несерьезность отношения героя пьесы к своей деятельности и к своему участию в ней. Всматриваясь в Зилова "на работе", вы но скажете, что это и есть тот самый индивид, который "при нормальном состоянии своего здоровья, силы, бодрости, искусства, ловкости" испытывает "потребность в нормальной порции труда", что труд для него "дьявольски серьезное дело, интенсивнейшее напряжение" [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с. 109, 110.] и что именно в работе прежде всего он чувствует себя свободным и счастливым. Короче говоря, вам и в голову но придет назвать то, чем он занимается, положительной творческой деятельностью, как принято определять труд. Нет, труд здесь – скука, которую надо развеять "забавой", и всего лишь внешняя цель, твоего существа не затрагивающая и твоей индивидуальности не выражающая. Настоящая жизнь, а вместе с нею свобода и счастье находятся как бы за порогом рабочего места и времени, по ту сторону труда. И потому Зилов постоянно опаздывает на работу (в телевизионной версии у входа в учреждение он неизменно проделывает одну и ту же процедуру: достает из кармана пиджака галстук и надевает его, чтобы придать себе "соответствующий" вид); начинает свой трудовой день с того, что придвигает к себе телефон и ведет по нему бесконечные, никакого отношения к делу не имеющие разговоры; во время работы "гоняет" с Саяпиным партии в шахматы, обсуждает новости футбола либо достоинства фигуры своего очередного увлечения, а в обеденный перерыв может с коллегами распить бутылку вина в кафе "Незабудка".

Учреждение, в котором работают Зилов с Саяпиным, они называют не иначе как "контора". Для них она и есть, по словам Зилова, "самое подходящее место", "дом родной". На робкое предположение Саяпина, что можно было бы податься куда-нибудь в другое место, например на завод или в науку, Зилов отвечает без обиняков: "Брось, старик, ничего из нас уже не будет". Он знает, что к труду надо относиться с уважением и почтением, и потому может сказать при случае о себе "падаю с ног". Хотя это и звучит почти пародийно, однако Валерия, жена Саяпина, не только "в шутку" предлагает Кушаку наказать друзей-приятелей за обман со статьей – наказать "со всей принципиальностью!" – тем, что Саяпина лишить на сегодня футбола, заставив его "поработать сверхурочно", а Зилову на неделю позже дать отпуск, оттянув радость встречи с любимой утиной охотой. Вот этого "они не переживут", а выговор им все равно что "трын-трава", и их "не прошибешь" даже угрозой уволить с работы. Теперь понятно, почему перед нами всего лишь "работнички".

Это – беда, и беда серьезная. Человек и труд должны быть, по крайней мере, соразмерны друг с другом, если невозможно (пока!) превратить труд в сферу подлинного творчества для всех и каждого. Безусловно, следует призвать Зилова и ему подобных к порядку, к дисциплине и добросовестному исполнению своих служебных обязанностей (понимая, однако, что одними дисциплинарными мерами, без повышения ценности выполняемого "за зарплату"

труда, ликвидации мнимой занятости и полезности, а также без обеспечения заработанного честным трудом рубля товарной массой и услугами, этой задачи не решить). Хуже, когда становится ясно, что человек занят явно не своим делом – не тем, которое ему и по плечу, и но душе, и уже привык относиться к работе только как к необходимости, а то и "обузе", даже не подозревая, что труд может быть каждодневной радостью и счастьем, ради которого можно поступиться многими желаниями, не усматривая в этом никакой жертвы. И совсем плохо, если человек зарабатывает на жизнь кажимостью деятельности и, зная о том, что работа его лишена сколько-нибудь серьезного смысла, не в силах ничего изменить. Видимо, не одну лишь расхлябанность имел в виду Зилов, причисляя себя к "работничкам"…

Как-то незаметно (в том числе и для искусства) в пашем обществе, гордом своим трудовым образом жизни, появился и обосновался в самых разнообразных сочетаниях и модификациях род деятельности "бездеятельности", тип работника "без работы". Машина, работающая на холостом ходу, – первый и самый грубый образ подобной "деятельности", сохранившей все формальные признаки труда и вместе с тем лишенной какого-либо общественно необходимого, реального содержания. Меры по "сокращению штатов", принимаемые во имя экономии, упорядочения штатного расписания и т. д., производительности труда ничуть не снижающие, напротив, нередко ее повышающие, есть экономическое подтверждение факта существования подобного рода деятельности. Обсуждая проблему дефицита рабочей силы, кадров, "Литературная газета" поместила письмо-заметку инженера из г. Белгорода Ю. Емельянова под характерным заголовком "Моя должность не нужна". Анализируя содержание своей работы в техническом отделе треста в качестве ответственного за новую технику и рационализацию, он убедился, что его должность "лишняя". Емельянов считает, что еще имеется немало таких "лишних" работ и должностей. И чтобы не искали причины неудовлетворенности работой в его личной судьбе, сообщает, что у него приличный производственный опыт. Опубликовано четырнадцать статей в научно-технических журналах и сборниках. По материалам его разработок выпущено шестнадцать информационных листков. За три года работы в техническом отделе ему не раз объявляли благодарность, наградили Почетной грамотой, премировали [Литературная газета, 1980, 18 июня.].

Наряду с очевидными, рано или поздно замечаемыми общественностью формами мнимой деятельности бывают и более "хитрые", тонко маскируемые варианты того же самого явления. Скажем, в сфере управленческого труда можно встретить следующую "модель" производственной деятельности. Появляясь на работе и покидая ее в срок (не раньше и по позже принятого правила, дабы не привлекать внимания коллег излишним "рвением"), работник проводит день под знаком видимой активности (сбор информации, подготовка материалов, прием посетителей, разговоры по телефону и т. п.), но при этом по принимает ни одного решения и не решает ни одного вопроса по существу. Подобный работник хорошо усвоил ту простейшую истину, что "над ним" есть немало других, кому "виднее", как надо решить тот или иной вопрос. И потом, принимать решение – значит брать на себя ответственность, а следовательно, всегда рисковать сделать что-то "не то", "не так" и навлечь на себя дополнительные неприятности.