Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена Ивановна - Страница 26

Ступеньки негромко поскрипывали под его ногами, пока Макар поднимался по лестнице, и добравшись до верха, он обернулся – посмотреть, не вышел ли кто-нибудь на звук. Но внизу было тихо.

Вокруг Илюшина сгустился полумрак – на этом этаже не было окон и не горел свет. Маленькая квадратная площадка, короткая лесенка в пять ступенек – и последняя дверь, ведущая на чердак: обычная дверь, деревянная, крашенная темно-зеленой краской, облупившейся возле ручки. И ручка была самая что ни на есть обычная: тусклая, металлическая, а под ней – замочная скважина.

Илюшин постоял, прислушиваясь, но за дверью было тихо. Тогда он еще раз обернулся назад, проверяя, не крадется ли кто-нибудь за ним по лестнице. Подумал: «Обидно будет выяснить, что дверь заперли после визита Зари Ростиславовны», повернул ручку вниз и толкнул.

По всем правилам дверь должна была отвориться со скрипом, и Макар приготовился услышать противный звук. Но створка открылась бесшумно, и он, усмехнувшись, шагнул внутрь.

Чердак оказался огромным. В двух окошках, расположенных почти в центре крыши, виднелось вечернее небо. Только намек на остатки света, будто сохранившегося от проникавшего сюда дневного солнца, таился по углам этого пустого помещения с очень низким скошенным потолком. Впрочем, это был не потолок, а крыша.

На стене можно было различить провода, и Макар вспомнил, как Заря Ростиславовна сказала: «Я нашла выключатель». Он пошел по чердаку, ведя рукой по дощатой поверхности, и вскоре нащупал его – как раз на высоте своего роста. На соседней стене глухо щелкнул и зажегся светильник, и Илюшин смог как следует рассмотреть окружавшее его пространство.

Многие годы сюда притаскивали ненужную мебель, разнообразный хлам, и он копился, зарастал пылью и грязью, пока хозяева дома не решили навести здесь порядок и не расставили мебель вдоль стен, а хлам не сложили в коробки. Теперь коробки громоздились друг на друге, почти доставая до крыши, а табуретки, стулья и разобранные столы прятались за ними. Макар прошел мимо этого склада и вдохнул запах пыли, древнего картона и тот особенный аромат забытых вещей, который накапливается рано или поздно в любом старом доме.

Над головой Илюшина ходила по крыше какая-то птица, внизу уныло лаял пес. Под окошками в крыше вилась мошкара, напрасно пытавшаяся выбраться наружу через грязное, в разводах, маленькое стекло. В углу стоял стул, на котором комом лежало какое-то тряпье, и Макар подошел поближе, осторожно взял в руки тряпку, оказавшую женским платьем – длинным серым женским платьем в мелкий розовый цветочек. Затем Макар сделал то, что, случись кому-нибудь наблюдать за ним, показалось бы наблюдателю несколько странным: приложил платье к себе и посмотрел вниз, оценивая его длину.

– Чего-то в таком роде…. – начал он вполголоса, но тут же замолчал, настороженный каким-то звуком. Свет мигнул и погас, и в ту же секунду над окошками пронеслась тень как будто крупной птицы.

Бросив платье на стул, Илюшин, крадучись в темноте, добрался до выключателя и пощелкал тумблером. Свет не горел. Тогда он, повинуясь чутью, подошел к двери, приоткрыл ее – и успел увидеть на тускло освещенной лестнице высокую фигуру в белом, заворачивающую в коридор.

Одним прыжком Макар перепрыгнул пять ступенек и скатился кубарем на свой этаж, приготовившись схватить того, кто стоял за дверью, пока он ходил по чердаку. Но рассерженно выругался про себя – фигура в белом исчезла. Перед Илюшиным было восемь закрытых дверей, и ему снова показалось, что в какой-то из них – если не в каждой – спрятан глазок.

«Нет, дамы и господа, больше я шутить с вами не буду». Разозленный Макар подошел к ближней двери и подергал ее. Как и ожидалось, она оказалась заперта. Следующая тоже. За третьей была комната Эли, и секунду Макар колебался, а затем, как будто его кто-то позвал, медленно обернулся назад, посмотрел в конец коридора, где была комната, откуда ночью доносился плач.

Ему показалось, что дом вокруг него насторожился и все бесплотные тени, прятавшиеся за зелеными дверями, испуганно приникли к своим глазкам. Стало удивительно тихо, и только снизу, из столовой, доносился голос Эльвиры Леоновны и все так же лаял пес на улице.

Макар вернулся в конец коридора и испытал подобие дежавю – он уже стоял перед этой дверью в таком же тусклом свете коридорных ламп, рассматривая царапины на нижней панели. Он потянулся было к ручке, но тут в коридоре за его спиной кто-то вышел из своей комнаты, громко хлопнула от сквозняка форточка, и знакомый голос протянул с плохо скрытой насмешкой:

– Макар Андреевич, вы забыли, где вас поселили?

Илюшин обернулся, успев стереть с лица досаду и надеть выражение «внезапная радость от встречи». Лариса, изогнувшись, как кошка, стояла, прислонившись к стене возле дверного проема. Зеленый кашемировый свитер стекал по ней вниз, к длинным ногам, которые облегала скромная юбочка. Волосы струились вдоль лица, и вся она была текучая, как русалка, и улыбалась так же загадочно и зовуще, и смотрела голубыми, как фаянсовая чашка, глазами.

– Ваша комната здесь, – сказала она, не спуская глаз с Макара Андреевича, который – можно уже было себе окончательно в этом признаться – очень ей нравился, очень… И его напускная небрежность ему шла – в отличие от прилизанного и застегнутого на все пуговицы Толика, который пытался изобразить эту самую небрежность, выбираясь куда-нибудь с Ларисой на выходные, но особых успехов в этом, увы, не достиг.

Илюшин с неохотой отошел от двери.

– Добрый вечер, Лариса. Мне показалось, что там кто-то скребется…

Она запрокинула голову и рассмеялась, показав белоснежные ровные зубки с крошечной щербинкой на переднем.

– Но в доме нет кошек! У Эдика на них аллергия. Не хотите же вы сказать, что какая-то заблудившаяся мышь скреблась так громко, что вы ее услышали?

– Наверное, почудилось, – признал Илюшин, делая попытку пройти мимо Ларисы к своей комнате. – Спокойной ночи.

Лариса сделала шаг вперед и преградила ему дорогу. Провела рукой по рукаву его рубашки, тонким пальчиком пересчитала на ней пуговицы, остановилась на верхней и нарисовала вокруг что-то вроде восьмерки. Илюшин с любопытством наблюдал за ней, не делая ни одного движения.

Она обиженно надула губки, взяла его за руку и положила ее себе на талию, словно собираясь танцевать с ним вальс в полумраке коридора. Тело – такое податливое, такое гибкое – изогнулось, прильнуло к нему, и Лариса, закусив губу, посмотрела на Илюшина снизу вверх. Она не произнесла ни слова – и не собиралась говорить, оставляя за ним первую реплику и ожидая таких знакомых – и каждый раз волнующе новых – действий. В том, что на этот раз они будут умелыми, она не сомневалась – к двадцати пяти годам ей хватало опыта, помноженного на женское чутье, чтобы распознать мужчину, с которым стоило поиграть в старую как мир игру.

Рука гостя скользнула вниз, едва коснувшись бедра, но только Лариса собралась отпустить шуточку о его торопливости, как почувствовала, что ее берут за руку теплыми пальцами. Слегка оторопев, она смотрела, как Илюшин подносит ее руку к губам, целует, а затем поднимает на нее серые глаза и смотрит с такой издевательской вежливостью, что, ей-богу, не сдержалась бы, дала пощечину мерзавцу, не будь он постояльцем.

– Спокойной ночи, – мягко сказал Илюшин, отпуская пальцы Ларисы. – Приятных снов.

Не успел он скрыться в своей комнате, как вслед ему холодный тягучий голос напомнил:

– Не забудьте, Макар Андреевич, что мама ждет вас в столовой. Вы ведь еще не ужинали.

Он быстро обернулся и успел заметить в глазах Ларисы ненависть оскорбленной женщины.

«Я могу себя поздравить – у меня появился враг в этом доме, – сказал себе Макар, переодеваясь к ужину. – Не хватает еще троих. Вот этим и можно заняться в ближайшее время. Конечно, я поужинал, но ничто не мешает мне сделать это еще раз, если уж подворачивается такая отличная возможность подергать тигра за усы. Вопрос лишь в том, правильно ли я определил тигра…»