Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена Ивановна - Страница 45

– Как все запущено… – протянул Бабкин. – Макар, призраки угнетающе действуют на твою тонкую психику, ты становишься мнителен и слишком много фантазируешь. Раз уж ты задался целью выяснить все до последней тайны, давай вернемся к живым людям, а не к воображаемым клонам. Ты, кажется, собирался предоставить мне дополнительные данные по тому хирургу, который живет в соседнем городке.

– Черт, про Соколова я забыл спросить! Спрошу сегодня и скажу тебе. Определенно, нужно побеседовать с этим человеком – как-никак, он был в самой гуще событий в девяностом году.

Семья Шестаковых возвращалась с концерта порознь. Лариса, вернувшаяся так неожиданно для Илюшина и едва не заставшая его у себя, закрылась в своей комнате и не выходила до вечера. Эльвира Леоновна пришла около шести, как и обещала, и снова покинула дом, уйдя в гости к подруге. Леонид и Эдуард разошлись еще с концерта, а Эля обосновалась в столовой, где принялась готовить ужин.

Там ее и застал Илюшин. Расспросив, как прошло выступление детского хора – Эля вся засветилась, рассказывая о том, какие замечательные ребятишки поют у тети Тамары, – он ловко перевел разговор на воспоминания Элиного детства. И услышал почти то же самое, о чем говорил Валентин Корзун. Да, сказала Эля, она хорошо помнит эти журфиксы. Собиралось много гостей, было весело и смешно. Их, детей, укладывали около девяти, но ей, как самой старшей, разрешалось сидеть тихонько где-нибудь в уголочке с условием, что она не будет мешать. Эля никогда и не мешала.

– Больше всего мне запомнились дядя Боря и дядя Антоша, Антон Соколов, – они играли со мной, возились как с маленькой, хотя могли бы этого и не делать. Оба они были врачами. – Она вздохнула и добавила: – С дядей Борей случилось ужасное – его сбила машина, насмерть.

– А Соколов? – в меру заинтересованным тоном спросил Илюшин. – С ним вы поддерживаете отношения?

– Дядя Антоша умер, – сказала Эля, отворачиваясь, чтобы достать кастрюлю.

– Умер? – повторил Макар, глядя ей в спину. – Вот как…

– Он был не очень здоровым человеком… к тому же изредка выпивал, а ему совсем нельзя было пить. Полтора года назад у него случился сердечный приступ, и он скончался в машине «Скорой помощи».

Она поставила кастрюлю на огонь, залила водой овощи.

– Вы хорошо осведомлены, Эля. – Из интонации Макара нельзя было выжать ничего, кроме сухой констатации факта.

– Он переписывался с нашей семьей много лет, – объяснила девушка. – Точнее, переписывался с мамой, но время от времени она читала его письма нам вслух. Конечно, Эдик совсем не помнит дядю Антошу, а вот я помню, и Лариса с Леней тоже помнят. Мы все его любили. После его смерти нам написал его коллега, который знал, какие теплые отношения были у мамы с Антоном Павловичем, и рассказал о том, как все произошло.

– Мне очень жаль, – пробормотал Илюшин, имея в виду, что смерть Соколова перечеркнула его намерения подробнее узнать о том времени, когда хирург еще жил в Тихогорске и приходил на журфиксы к сестрам Шестаковым.

– Спасибо… – грустно сказала Эля, поняв его фразу как выражение соболезнования. – Они оба с дядей Борей мне очень нравились. Я их так жалела…

– Жалели? – переспросил Макар. – Почему?

Эля смутилась.

– Я… я, наверное, неправильно выразилась. Не то чтобы жалела… Мне хотелось им помочь.

Она окончательно сбилась и замолчала, покраснев. Воспоминания в ее голове всегда оживали легко, словно сыпались из открытой шкатулки, сверкая блестками подробностей. И сейчас, помешивая овощи и вдыхая запах, поднимающийся от кастрюли, Эля вспомнила один из субботних журфиксов, запавших ей в память.

Тетя Роза в тот вечер стояла возле плиты, болтая в кастрюле половником, а за окном валил снег – большие, как куриные перья, хлопья опускались на землю. Эля смотрела в окно, затаившись возле занавески и со страхом ожидая, что вот-вот ее прогонят спать: Эдик и Ларка с Леней уже час как легли, и скоро должна была настать ее очередь.

Спать не хотелось. Хотелось прятаться за ворохом одежды, наваленной внизу на вешалке и брошенной за недостатком места на комод – старый таинственный комод, которому было много-много лет. Так говорила мама. Она рассказывала, что комод переехал в этот дом сто лет назад, и Эля верила. Хотя однажды, когда тетя Роза оставила его открытым и девочка залезла внутрь, там обнаружились не драгоценности, как она полагала, и даже не старинные тусклые монеты, а всего лишь шерстяные кофты, переложенные пахучими желтыми таблетками. Мама говорила, что таблетки отгоняют моль, но Эля знала, что отгоняют они детей, чтобы те не совали носы по комодам.

А еще больше хотелось сидеть наверху, в комнате со взрослыми, и слушать взрослые разговоры, тихонько засыпая под них. Так, чтобы становилось тепло, почти жарко, и голоса сливались с гудением вьюги за окном, а потом наступил бы сон, а за ним сразу утро…

– Эля, сейчас же в кровать!

Ну конечно, тетя Роза гонит ее из столовой, потому что «уже одиннадцать, пора спать». В другое время девочка попробовала бы поспорить, но сегодня тетя была чем-то сильно раздражена, и значит, не стоило ее злить. Эля послушно слезла с подоконника, поднялась наверх, но по пути заглянула в одну из комнат, откуда слышались голоса.

– Откуда ты, прелестное дитя? – удивленно спросил дядя Миша, для взрослых – Михаил Арнольдович. – Отбой уже играли, и детям спать пора.

– Оставьте, Михаил Арнольдович, – вступился за девочку рыжий дядя Боря. – Эле хочется посидеть с нами, и я ее понимаю. Правда, Эля?

Девочка закивала, доверчиво глядя на него. Дядя Боря был смешной, немножко неуклюжий, но очень интересный. Он здорово рисовал, а иногда рассказывал Эле, как он лечит больных, и она слушала его, разинув рот от восторга. Она вдруг вспомнила, что под подушкой у нее лежит куколка, которую она смастерила из ниток мулине, найденных в коробочке у мамы, – последние два дня Эля каждое утро обследовала куклу со стетоскопом и сообщала, что той необходимо полечиться. Но точного диагноза сказать не могла, и это расстраивало и ее, и больную.

– Дядя Боря, знаете, что я вам сейчас покажу… – выпалила она, обрадовавшись возможности потянуть время перед укладыванием в кровать, а заодно желая поделиться радостью с взрослым другом. – Подождите, я принесу…

Она умчалась и спустя минуту прибежала обратно, запыхавшись, и предъявила дяде Боре куколку. Куколка была не простая: Эля не стала распускать нитки, а просунула один моток через другой и закрепила: получились руки и туловище. Обвязала нитками шарик сверху – вышла голова.

– С выдумкой сделано, – одобрил дядя Боря, рассмотрев куклу. – Как назвала?

– Марфушей. Ой… – вспомнила Эля, – я же Тане ее не показала!

Вскочив, она рванула из комнаты, но дядя Боря поймал ее за рукав.

– Ты куда, неугомонная? Знаешь, который час? А у нее ребенок…

– А Таня никогда до полуночи не спит, она сама мне говорила! – возразила девочка. – Она разрешает к ней когда угодно заходить. Правда! Вот пойдемте со мной и сами убедитесь!

На лице у дяди Бори мелькнуло странное выражение, не понятное Эле.

– Ну что же… – сказал он, обернувшись на болтавшую за столом компанию, в которой была и Элина мама. – Пойдем. Да, пойдем! – повторил он, будто решившись.

Постучав в крайнюю комнату на первом этаже, Эля вдруг испугалась, что сегодняшний вечер будет исключением из правил и выяснится, что Таня уже спит. Тогда будет ужасно неловко перед дядей Борей и стыдно перед Таней. Однако Любашина не спала. Она приоткрыла дверь, вгляделась в сумрак коридора, и тогда Эля с торжеством вытащила куклу из-за спины и показала соседке.

– Вот! Это я сама сделала! А ты еще не спишь?

– Спохватилась! – хохотнула Таня. – Нет, не сплю, красавица моя. Тебя жду. Заходи в берлогу, рукодельница!

Дядя Боря сделал шаг из-за двери и оказался на свету.

– О, да ты не одна! – сказала Любашина, щурясь на него.

– Добрый вечер, Таня. Простите, что мы поздно. Эля уверяла, что вы обычно ложитесь после полуночи.