Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд - Страница 25

— Моя честь — это мое личное дело, — ответил я ему как подобает настоящему британскому офицеру. — А ваше честь — это ваша забота. Я принимаю ваши извинения.

Хан попричитал еще немного, потом стал умолять меня сказать ему, как он может загладить свою вину. Афзул оказался очень чувствительным к вопросам чести — а заодно, разумеется, и субсидий, — и клялся, что выполнит любое условие, какое я назову — лишь бы заслужить прощение.

— Жизнью клянусь! Клянусь жизнью моего сына! Любые сокровища, Флэшмен-багатур! Дань! Заложники! Я лично отправлюсь к Макнотен-хузуру вымаливать прощение! Я заплачу!

Он продолжал бубнить, пока я не оборвал его, сказав, что у нас долг чести не измеряется деньгами. Но я видел, что мне не стоит слишком напирать на него, поэтому добавил, что вопрос о смерти моего слуги — пустяк, который хан может выбросить из головы.

— Но я виноват перед вами! — стенал Афзул. — О, вы убедитесь, что гильзаи умеют платить долги чести! Во имя аллаха! Мой сын, мой сын Ильдерим! Я даю его вам в заложники! Отведите его к Макнотен-хузуру в знак верности его отца! Не позвольте мне покрыть позором мои седины, Флэшмен-хузур!

Теперь практика взятия заложников стала обычной в делах с афганцами, и я нахожу, что в ней есть весомые преимущества. Держа при себе Ильдерима, я мог не опасаться этого старого выжившего из ума старика, если тому вдруг взбредет в голову выкинуть со мной какую-нибудь штуку. А юному Ильдериму, похоже, эта идея даже нравилась: он, наверное, уже предвкушал увлекательную поездку в Кабул, возможность увидеть армию Великой королевы и побывать в ее расположении в качестве моего протеже.

Так что я поймал Шер-Афзула на слове, и поклялся, что вопрос чести будет улажен, а Ильдерим будет со мной, пока я не отпущу его. Старый хан при этом расчувствовался, достал свой хайберский нож и заставил Ильдерима поклясться на нем, что он будет моим человеком. Юноша так и сделал, и вокруг началось настоящее ликование, а Шер Афзул обошел поляну, пиная трупы гильзаев и призывая аллаха проклясть их род на вечные времена. После этого мы отправились назад в Могалу. Я отклонил настойчивые предложения хана задержаться у него в гостях. У меня есть приказы, заявил я ему, и они велят мне срочно возвращаться в Кабул. К тому же, добавил я, у меня нет права медлить, когда мне необходимо доставить назад такого важного заложника, как сын хана Могалы.

Шер Афзул отнесся к этому с полной серьезностью, и поклялся, что его сын будет снаряжен как настоящий принц (тут он малость загнул). В качестве эскорта нам дали дюжину конных гильзаев. Затем последовала еще череда клятв, и Шер Афзул закончил на высокой ноте, заявив, что для гильзаев честь служить такому великому воину как Флэшмен-хузур, в одиночку одолевшему четырех врагов (про Икбала благоразумно не вспоминали), и который всегда будет служить для гильзаев образцом храбрости и великодушия. В подтверждение этого он пообещал выслать мне глаза, уши, нос и другие жизненно-важные органы Гюль-Шаха, как только сумеет поймать последнего.

Так мы покинули Могалу, и в итоге утреннего происшествия я получил персональный эскорт из афганцев и заработал репутацию. Двенадцать гильзаев и Ильдерим были лучшей вещью, которую я приобрел в Афганистане, а прозвище «Кровавое Копье», которым меня окрестил Шер Афзул, мне тоже не мешало.

Между прочим, в результате всех этих событий Шер Афзул укрепился в своем стремлении сохранять мир с англичанами, так что моя дипломатическая миссия также закончилась успехом. Направляясь в Кабул, я испытывал чувство величайшего удовлетворения собой.

Конечно, я не упускал из виду, что нажил также непримиримого врага в лице Гюль-Шаха. Насколько опасным окажется этот враг, мне предстояло убедиться в свое время.

Переполох, который мог бы вызвать в Кабуле наш рассказ о событиях в Могале в любое другое время, не состоялся по причине прибытия в тот же самый день нового командующего, генерала Эльфинстона, моего начальника и покровителя. По временам это меня даже обижало — я был уверен, что показал себя с лучшей стороны, а в ответ на мое упоминание про стычку с гильзаями и историю с заложником видел только слегка приподнятую бровь и слышал реплику: «Да неужели?».

Впрочем, оглядываясь назад, должен нехотя признать, что Кабул и армия были правы, рассматривая приезд Эльфи как происшествие, имеющее выдающееся значение. Оно открыло новую главу и послужило прелюдией событий, ставших известными всему миру.

С умелой помощью Макнотена Эльфи приближался к вершине своей карьеры, он стоял на пороге самого постыдного и унизительного поражения в британской военной истории.

Без сомнения, Томас Хьюз счел бы необходимым отметить нонсенс, что из этой катастрофы я вышел, приобретя славу, заслуги и повышение — при чем все совершенно незаслуженно. Но вы, следуя моему изложению, не найдете в этом ничего удивительного.

Позвольте заявить, что насчет катастроф вы имеете дело со знатоком. Я был при Балаклаве, в Канпуре, при Литтл Биг Хорне. Назовите имя любого прирожденного идиота, носившего в девятнадцатом столетии военный мундир — Кардигана, Сэйла, Кастера, Раглана, Лукана — я всех знал лично. Подумайте о любой мыслимой неудаче, имевшей причиной сочетание глупости, трусости и фатального невезения, и я расскажу о ней целую поэму. Но я до сих пор непоколебимо убежден: по части чистой, беспримесной тупости, невероятной некомпетентности, близорукости в сочетании с отсутствием здравого смысла — короче, по части истинного таланта к катастрофам — Эльфи-бей стоит на недостижимой высоте. У прочих названных тоже немало заслуг, но в борьбе за звание самого выдающегося полководца-идиота всех времен и народов Эльфи затмевает их всех.

Только он мог позволить разразиться Первой афганской войне и довести ее до такого сокрушительного поражения. Это было нелегко: к началу войны в его распоряжении находилась прекрасная армия, надежные позиции, несколько превосходных офицеров, в то время как враг был разобщен. Было также несколько возможностей исправить ситуацию. Но Эльфи, как истинный гений, без колебаний отринул прочь эти препятствия, а зачатки беспорядка развил в полный хаос. Даже при удаче нам не удастся повторить такое достижение.

Впрочем, я рассказываю вам это не в качестве введения в историю войны, а лишь для того, чтобы вы могли составить верное представление о моей карьере. Чтобы понять, как изгнанный из Рагби оболтус превратился в героя, вы должны иметь представление о том, как обстояли дела в приснопамятном 1841. История войны и ее предвестий станет фоном картины, а на переднем плане будет блистать умопомрачительная фигура Гарри Флэшмена.

Так вот, Эльфи прибыл в Кабул и был встречен ликующей толпой. Шуджа устроил ему торжественный прием в Бала Хиссаре, армия провела парад в военном городке в двух милях от столицы, леди гарнизона прихорашивались изо всех сил, а Макнотен вздыхал с облегчением, наблюдая, как Уиллоби Коттон укладывает вещи. Все радовались, что наконец-то получили такого выдающегося командира. Только Бернс, как мне показалось в момент первого разговора с ним, не разделял всеобщего энтузиазма.

— Радость, это, конечно, хорошо, — заявил он мне, подкручивая своим коронным жестом ус. — Но вы же понимаете, прибытие Эльфи ничего не меняет. Шуджа не станет крепче сидеть на своем троне, а укрепления нашего городка не станут мощнее только из-за того, что Эльфи пролил на них свет своего присутствия. О, я надеюсь, что все будет хорошо, но было бы лучше, если из Калькутты нам прислали человека более решительного и деятельного. Полагаю, мне следовало бы высказать возражения на такой высокомерный взгляд на моего шефа, но, встретившись с Эльфи-беем чуть позже, я понял, что Бернс был без сомнения прав. За несколько недель после моего отбытия из Калькутты — а он тогда уже был не в лучшем состоянии здоровья, — генерал сильно сдал. У него был какой-то рассеянный, отсутствующий взгляд, он старался избегать лишних движений. Пожимая его руку, я почувствовал, что она дрожит, а пальцы напоминают сухие ветки, обтянутые кожей. И все же он был рад меня видеть.