Тайна сокровищ Заколдованного ущелья - Голестан Эбрахим - Страница 1

Эбрахим Голестан

Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

1

Группа техников-геодезистов, ведущих топографическую съемку, вышла из ущелья на открытое место. Пока они брели по целине, а носильщики тащили за ними снаряжение, человек, шагавший первым, заговорил о том, как живописны окружающие холмы, а затем перевел речь на свою любовь к родине, столь обширной и обильной, наделенной колдовским очарованием. Он воспевал далекие тихие уголки и вольные просторы, текучие ручьи и летучие пески, сонные деревеньки и неподвижные громады гор, где речки укрыты облаками, летнюю жару, безмолвные валуны на равнине, вызывающие в памяти легенды о древних великанах, сраженных громом и молнией первых дней творения. Рассказывал о россыпях круглой мелкой гальки близ Сиалка, об огромной, раскаленной добела каменной чаше долины в горах Кухе-Манд, о тюльпановых коврах, покрывающих поля Хузестана накануне Ноуруза, и о палящем зное, который охватывает эти края после праздника, о зарослях душистых трав на Демавенде, о растрепанной гриве тамариска, склоняющегося, словно в отчаянии, под дуновением теплого, чуть пахнущего пылью ветерка в степях на побережье Персидского залива, о развалинах Бама и Бовин-Захры, о летних пастбищах, окаймленных стройными тополями, чьи листья весело пританцовывают на солнце, о старых, кряжистых дубах в теснинах Таморади, о серебристых метелках тростника на краю Амольской равнины: под порывами раннего осеннего ветра они так и рвутся к горам. Говорил он и о летних ночах в пустыне, когда лунное сияние заливает пейзаж, обрамленный невесомыми синими горами; и о свинцовых волнах миражей, что сонно плывут средь пустынного полуденного зноя, недосягаемые и равнодушные, являя путнику то бесконечные ряды ветхой кирпичной кладки, то кусты колючки, то кроны вязов; и о старых заброшенных караван-сараях, вспомнил их покосившиеся стены, ломаные двери да крепкий дух, оставшийся после ночевки кочевников, державших тут свои стада… А терпкий аромат листопада в долине Соханак, а белое зимнее безмолвие в предгорьях Эльборза!… Однажды он наблюдал с вертолета ливень, под которым багровела на глазах глинистая почва холмов. Цыплята, заслышав рокот винта, бросились врассыпную по кривым и узким улочкам деревушки. Собаки подняли истерический лай, который, однако, не долетал до кабины, а земля, намокая, все краснела и краснела. Он описывал гигантские газовые факелы Гачсарана, которые колышутся в ночи вдоль всей горной гряды, бросая вокруг то огненные отсветы, то зыбкие тени, так что кажется, будто сами горы приходят в движение. И селения, утопающие в цвету яблоневых и грушевых садов: их бело-розовое отражение, дрожа, плывет по воде ручья, приводя его в волнение, а на деревенских улицах даже от сточных канав пахнет весной… Так он говорил и говорил, а вся группа тем временем поднялась на холм и остановилась.

– Красивое местечко, да, жаль, далековато, – поглядев вниз, заметил мужчина, шедший рядом с говорившим. Он поднес к глазам бинокль и обвел взглядом мягкую линию холмов, ложбины с клочками обработанной земли, какую-то деревушку и толстенное старое ореховое дерево. Вдалеке маячила зазубренная горная вершина, покрытая снегом.

Подошли носильщики, тащившие тюки и ящики с землемерным инструментом. Мужчина чуть покачал головой:

– Когда закончат туннель и доведут дорогу до этих мест… – Тут он повернулся к носильщикам. – Давай сюда! – И они установили на склоне геодезическую треногу.

Мужчина извлек из ящика теодолит, закрепил его на треноге, заглянул в зрительную трубку и стал поворачивать прибор. В объектив был виден склон холма по другую сторону ущелья, какой-то мужичонка, понукая вола, пахал землю, но движения его казались странно замедленными, словно сонными.

2

Соха скребла почву. Жесткая глина была круто замешена с песком и камнями, так что волу и человеку приходилось продвигаться вперед медленно, с молчаливым упорством. Их движения за пахотой напоминали биение пульса, казались проявлением естественных функций организма, а не обдуманными, сознательными действиями. Приближаясь к какому-нибудь из крупных камней, разбросанных тут и там, вол сворачивал и огибал камень, как делали все волы, поколенье за поколеньем. Стоило волу поскользнуться или приостановиться – в тупом ли изумлении, от усталости ли, – он тотчас получал удар хлыстом и снова продолжал свой путь. Остановки и удары всегда совпадали, так же как столкновение со здоровенными скользкими глыбами, подвертывавшимися под копыта, совпадало с потерей равновесия, падением, болью.

На этот раз, когда вол поскользнулся, ноги его разъехались так сильно, что сошник врезался глубоко в почву, соха увязла по самую рукоятку, и чем больше животное напрягалось, тем сильнее скользило; человек понял – битьем тут не поможешь.

Он испугался, что сломается соха или дышло, – ведь они принадлежали не ему, а издольщику, через которого он получил землю, – подошел и снял с вола ярмо. Вол оказался на свободе, но привычка продолжала удерживать его на месте. Человек сначала руками, а потом острым концом палки, которой погонял вола, обкопал крупные гранитные осколки вокруг большого камня. Вытащил их из земли, чтобы ослабить тиски, сжимавшие сошник, и высвободить соху. Но когда он уперся изо всех сил и налег на рукоятку сохи, монолит стронулся с места, а щебень вокруг него будто потек куда-то вниз, в какую-то дыру… Сначала во все стороны зазмеились трещины, верхний слой земли зашевелился и стал осыпаться, камень тяжело сдвинулся с места и наконец перекатился на бок. Под ним открылось узкое, тесное, чуть больше кулака, отверстие, края которого были обложены тесаными плитами.

Человек, пораженный и испуганный, застыл на месте. Над дырой, на границе света и тени, на мгновение заплясали в солнечных лучах пылинки, но, вырвавшись в сияние дня, тотчас куда-то исчезли. Человек огляделся: никого. Только вол в изумлении косил на него глазом. Вол, солнце да белая заснеженная вершина вдалеке – больше, кажется, никто его не видел. Человек нагнулся и заглянул вниз, в круглую дыру. Там было темно и пахло сыростью.

Боясь, что в яме его подстерегает змея или еще какая-нибудь ядовитая тварь, человек медленно, с опаской потянулся к камням облицовки, выбирая который поменьше: он хотел расшатать его. Выломал одну плитку, выбрал крошку и сор. Потом заторопился, забыл о своем страхе, сложил совком руки и, погрузив их в мягкую почву, стал отбрасывать ее в сторону. Понемногу он расчистил отверстие, но при этом выгреб всю землю из-под большого камня, и тот внезапно заскользил под собственной тяжестью, покатился к отверстию, налетел с размаху на ограждение, проломил его и грохнулся в темную глубину скважины, наполнив ее гулом. Потом наступила тишина.

Все замерло в неподвижности. На этот раз даже легкая пыль не вилась над отверстием, словно стройная раззолоченная колонна пылинок растаяла по пути наверх, развалилась на части и исчезла. Теперь камень не скрывал больше устья колодца. Очевидно, он служил крышкой или, быть может, обозначал место, где прежде располагался маленький купол, защищавший колодец.

Боязливо и осторожно человек стал спускаться в колодец. Глубже, еще глубже… Когда голова его поравнялась с краем отверстия, под ногой, нащупывавшей опору, вдруг оказалась пустота. Стенки колодца отступили куда-то, и ноги свободно повисли. Человек испугался еще больше. Он хотел выбраться наверх, нога, все еще шарившая в воздухе, зацепилась за скобу, вывернула ее из стенки, и скоба рухнула вниз. По шуму падения можно было судить, что дно колодца, или как его там, совсем близко. Человек слегка подтянулся на руках, глянул вокруг: вол все так же пялил на него глаза, солнце сияло, горная вершина стояла на прежнем месте – далеко за холмами, темными с теневой стороны. Человек снова покачал ногой, ища, на что бы опереться. Нет, видно, придется прыгать. Он уже собирался соскочить вниз, когда стенка опять поползла, осыпалась, в колодце зашуршало. Руки человека ослабели, он не удержался, разжал пальцы и провалился в бездну. На самом деле яма была не такой уж глубокой, но от страха ему показалось, что он падал бесконечно долго и приземлился в самой преисподней.