Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис - Страница 25

Оставалось только догадываться, кто измыслил эту проделку, но когда передовой драккар шёрёвернов Бирки поравнялся с ладьями Кнуба, до берега оставалось рукой подать, и тут Молния начала творить то, что могло показаться чистым безумием. Она обогнала корабли даннов и плавно пошла им наперерез. Дабы избежать столкновения, драккары ярла Хедебю замедлили ход. Эта заминка и решила судьбу утреннего спора: пока данны, ругая свеонов на чем свет стоит, выправляли весельный лад, ватага шёрёвернов Бирки настигла их и, улюлюкая сотнями голосов, устремилась к берегу.

Фолькстон

Перед шёрёвернами опять открылась шхера.

То ли самим своим именем викинги[142] предрекали себе стоянки в узких спокойных заливах, то ли Кнуб, оказавшись возле Альбиона, намеренно правил свои суда к знакомому укрытию, но корабли мореходов ждал залив, похожий на раскрытую рачью клешню. Узкая пологая коса с юга, с моря, и высокие всхолмия с севера, со стороны острова.

На драккарах спустили паруса. Гребцы едва-едва вспенивали воду веслами. И в наступившем затишье стал отчетливо слышан заполошный перезвон, доносившийся с берега. Точно парочка спятивших кузнецов подвесила на веревках свои наковальни и теперь лупила по ним вразнобой. А над холмами побережья стали видны темные дымные столбы тревожных костров.

– Плохо, – сквозь зубы сказал бывший копейщик Ларса.

– Почему плохо? – спросил Волькша, который и сам догадывался, что могут значить эти перезвоны и дымы.

Скаллагримсон не удосужился ответить, оставив Годиновича наедине с его догадками.

Однако в тот час, когда варяжские ладьи ткнулись носами в прибрежный песок, на головы непрошеных гостей не посыпались стрелы и окрестности залива не огласил боевой клич саксов. В небольшом поселении, что жалось к невысоким каменным стенам утлой крепостицы, вообще не было видно ни одного человека. Только рыбацкие лодки чернели на берегу, а возле неказистых мостков покачивалось на волнах несколько посудин побольше. И над всем этим запустением плескался тревожный перезвон.

Но было похоже, что все это нисколько не пугает даннов. Сходя на берег, они даже не стали снимать щиты с бортов. Когда такое происходило на пустынном Тиссиле, это можно было понять, но в чужом селении, явно изготовившемся к обороне, такая смелость казалась безумием.

– Эй, Гастинг! – крикнул с берега Кнуб. – Ты решил заночевать со своими храбрецами в море?

Хрольф молчал, но не оттого, что не находил слов, а оттого, что они не могли продраться сквозь воспаленное горло.

– Это же Фолькстон[143] … Фолькестейн… Ну? – играл бровями толстяк, ожидая, что свеоны вот-вот догадаются, почему на этой земле они могут чувствовать себя в безопасности.

От даннов можно было ожидать любой пакости, которую их ярл считал безобидной потехой, и потому шёрёверны Бирки не торопились верить широким улыбкам Кнуба.

– Эй, вы, дети коровы! – потешался с берега управитель Хедебю. – Это место – самое смиренное пастбище на всем Альбионе. Ежели кто успел соскучиться по женским ласкам, то идите скорее с нами.

По рядам свеев пробежала волна радостных возгласов. Но с драккаров пока никто спрыгивать не торопился.

– Ну ладно, Гастинг, – сказал Кнуб, нарочито поворачиваясь в сторону крепостицы. – нам некогда. Утром надо отплыть затемно, а моим парням надо еще приласкать по паре тутошних овечек.

В конце концов его слова раззадорили мореходов Бирки. Свеи начали спрыгивать с драккаров на берег и присоединяться к даннам. Гастинг бросил тоскливый взгляд на пустеющие ладьи ватаги, потом на корабли ярла Хедебю и нахмурился: лишь половина сошедших на берег дружинников Кнуба последовала за толстяком, остальные спешно разбивали походный лагерь выше линии прибоя.

– Что это тут за хороводы? – спросил Олькша своего соплеменника. Хорсович смертельно устал, но выглядел довольным. Что ни говори, а шёрёверны Бирки победили в сегодняшнем споре во многом благодаря мощи его плеч.

Волкан честно истолковал все, что понял из слов Кнуба, но смысл похода к овцам парни так и не поняли.

– Эти данны совсем рехнулись – ласкать скотину! – басил Ольгерд, устраиваясь поближе к походному котлу, в который уже заливали воду и засыпали крупу.

В это мгновение взгляд Рыжего Люта упал на ближайшие дома. Сумерки медленно истлевали в ночную тьму, а вокруг не было видно ни одного огонька. Только на прибрежных холмах продолжали полыхать тревожные костры.

– Давай сходим… попросим чего-нибудь к каше, – предложил он Волькше. Слово «попросим» прозвучало у него скорее как «отнимем». Так что, когда Хорсович поднялся, Волкан так же поспешно вскочил на ноги, дабы не дать рыжему детине совершить пакость. Не по словенскому обычаю отнимать еду силой, а без Годиновичева окрика Олькша мог и запамятовать Радогастовы[144] заветы. Слишком уж быстро Рыжий Лют становился варягом…

Ближайшие к заливу дома были больше похожи на сараи. В таких, пожалуй, можно было бы держать свиней, и то не слишком разборчивых. Однако по всем приметам было видно, что эти постройки служили кому-то жилищем. Что за жалкие смерды[145] могли жить здесь? Этого парни так не узнали. Во всей округе не было ни одной живой души. Ни одной животины не фыркало в сайках, ни одной курицы не дремало на насестах. Луна время от времени выглядывала из-за туч, осеняя упокойным светом окрестное запустение.

Олькша здраво рассудил, что раз не у кого просить, значит, смасть[146] к грубой свейской каше можно было взять без спроса. Волькша пытался вразумить здоровяка, утверждая, что как ни отговаривайся, а это выйдет воровство. Но Рыжий Лют, оголодавший за день поболе, чем медведь за зиму, рычал, что никакое это не воровство, раз вокруг сплошь брошенные дома.

– Это как в охотничьем зимовье, – распинался он. – Когда у тебя есть что оставить – оставляешь на черный день, а как черный день придет, тут и вяленой лосиной жиле рад будешь. А у меня сейчас в пузе самый что ни на есть черный день, прямо Кощеево царство.

Однако пожива его был невелика. В одном из домов Олькша нашел твердый, плесневелый хлеб, а в другом – пару недоглоданных свиных ребер. И чем только жили окрестные смерды? Не иначе как где-то на задворках у них имелся потаенный колодезь с сурьей и родник с киселем, в противном случае их иссушенные голодом тела валялись бы повсюду. Но где именно схоронены сии благие источники пищи, парни так и не обнаружили. И не они одни. Многие свеи в тот вечер искали, чем поживиться в «гостеприимном» Фолькстоне, но из своих поисков возвращались ни с чем…

Ближе к полуночи, когда злые, как зимние волки, шёрёверны Бирки уже видели третий сон, к драккарам вернулась шумная толпа тех, кто ушел с Кнубом. Их лица светились довольством. Их речи были сбивчивы и веселы, как у изрядно подгулявших застольщиков.

Волькша приподнялся на локте и огляделся. Вторая половина даннских дружинников спешно собиралась идти в крепостицу. Те из свеонов, что проснулись от их гомона, накоротке выслушав рассказ своих приятелей, тут же вскакивали с земли, дабы бежать вслед за людьми Кнуба.

– Что происходит, Эгиль? – спросил Волькша у бывшего копейщика Синеуса Ларса. Тот тоже лежал с открытыми глазами и безучастно смотрел на полуночную суету.

– Лучше тебе не знать, – ответил Скаллагримсон и повернулся на другой бок.

Вряд ли он не ведал, что нет более верного способа заставить Волькшу встрепенутся. Скорее всего, норманн почти спал и не придал значения своим словам. Но прошло совсем немного времени, и Годинович принудил сурового дружинника сесть на своей подстилке и выложить все, что он знал о Фолькстоне.

Этот городец являлся местом погрузки рабов на корабли так давно, что никто уже и не помнил, сколько столетий минуло с тех пор, как первые шёрёверны прибыли сюда. На берегу залива оставляли слабых, старых и увечных, а еще женщин, которые хотели добровольно плыть в полон вместе с мужьями. Идти им было некуда, они и оседали вокруг скорбной заводи. Чтобы хоть как-то прокормить себя и своих детей, эти женщины давали чужеземным ратарям пользовать свое тело за еду. Не было во всем Альбионском проливе более срамного и горького места, чем Фолькстон.