Юджиния - Минчин Александр - Страница 49

— Юджиния, если со мной что-то случится и меня не станет, я хочу, чтобы эта женщина до конца своей жизни каждые полгода получала чек. И не ходила сидеть на эту площадь, а если ходила — то в память, а не по необходимости.

— С тобой ничего не случится, пока я рядом… Ей стало страшно. Она клятвенно обещала ему.

Потом тревожно заснула, прижавшись к его телу, не представляя, что ее тело будет или может существовать без его. Она боготворила его.

На следующий день они долго не вставали. Он лежал в кровати и слушал дыхание Юджинии. Ее великолепная грудь с двумя смуглыми пятнами сосков поднималась и опускалась. Он протянул руку и коснулся пальцем округлости груди около подмышки. Что-то твердое скользнуло под его пальцем. Юджиния почувствовала его прикосновение и проснулась.

— Всей ладонью, — попросила она. И он накрыл ее грудь, смяв ее в руке, но она выскользнула. Они начали целоваться, сначала нежно, потом все сильней и сильней, ее тело стало извиваться, ноги непроизвольно раздвинулись и сжали его бедра.

Они пропустили завтрак и ленч. Время приближалось к полднику (это в России, в Англии это 5 o'clock tea,[13] а в Америке — пару мартини в баре).

Вместе приняв душ и одевшись, он быстро, она чуть медленнее (он любил наблюдать, как Юджиния одевалась, в этом было что-то чистое и светлое и в то же самое время…), они вышли на итальянскую улицу из отеля. Солнце садилось. Он открыл ей церемонно дверь и сел сам за руль. Она сразу повернулась к нему.

— Юджиния, ты умеешь водить машину с ручным переключением?

— Не пробовала, но, наверно, умею. Он рассмеялся.

— Ты мне напоминаешь юношу из анекдота. Его спросили, умеет ли он играть на скрипке, он ответил: не знаю, еще не пробовал, но, наверно, умею.

Теперь рассмеялась она.

— Ты голодна?

— Очень.

— Куда ты хочешь пойти?

— Удиви меня.

Александр подумал и включил скорость.

Итальянское вождение отличается от американского тем, что они влезают в малейшее пространство между машинами, занимают каждый сантиметр вакуума и едут на бамперах друг у друга. Понятие «дистан-ция» в Риме вообще не существует как таковое. Поскольку машины маленькие, то требуется небольшая гидравлическая сила, чтобы их остановить, и совсем маленький отрезок для торможения. Их просто вжимает в асфальт. Американское движение прямо противоположно итальянскому, машины движутся с интервалами, минимум в три-четыре метра. И когда Александр попробовал двигаться американским способом, то перед его «носом» влезали, как правило, не одна, а две машины. Так продолжалось какое-то время, пока он не сообразил, что нужно сесть на хвост предыдущей машине и нестись с ней в одно дыхание. Если в Америке это делалось, чтобы отомстить кому-то или досадить, то в Италии это была естественная и единственная форма движения. Итальянцы — великолепные водители с потрясающей реакцией. И если поначалу Юджиния напрягалась и невольно задерживала дыхание, видя бензобак несущейся машины прямо перед глазами, то через короткое время привыкла и даже получала удовольствие от этой безумной езды.

Они проехали длинную улицу Виа-Номентана, проскочили плоский мост, около которого находилась какая-то военная казарма; раньше это считалось концом города. И выскочили на небольшую площадь, от которой лучами расходилось шесть улиц. По одной из них, горбато вьющейся вверх, они пронеслись в минуту, и неожиданно Александр затормозил.

Они вышли из машины, и он показал ей на стеклянный подъезд с позолоченными решетками.

— Здесь я жил тогда.

— Ты хочешь подняться? — спросила она.

— Нет, я хочу тебя познакомить кое с кем.

Он взял ее за руку, и они стали спускаться вниз. Воспоминания волной накатили на него.

Тогда, вставая рано утром, он всегда думал, что будет к чаю, и знал, что не будет ничего. Дешевый маргарин он покупал в гастрономе под названием «Upit». Самые же дешевые булочки, которые стоили триста лир за сто грамм, продавались в бакалейной лавке за углом, где был булочный отдел, сырный и колбасно-мясной. К булочному отделу присоединялся также кондитерский, с чудесными пирожными на витрине, туда Александр не смотрел. Три разных владельца под одной крышей, как спевшееся трио, командовали в этом бакалейном магазинчике.

Булочник был большой толстоватый итальянец, высящийся над прилавком и как автомат говоривший на итальянском (впрочем, в Италии все говорят быстро). Когда Александр пришел в первый раз сюда, он уже знал, какие булочки ему нужны, самые дешевые, по триста лир. Получалось чуть ли не четыре булочки (к сожалению, они были легкие…), и это было баснословно дешево.

Александр показал пальцем на витрину и назвал заранее приготовленную цифру. Итальянец также знал английский и пытался с ним заговорить, он был разговорчивый человек, но по-английски Александр не знал ни единого слова, если по-итальянски-то знал два. Булочник пытался продать ему еще лаваш, длинные батоны, но Александр, неловко пятясь, отступал к двери с булочками, зажатыми в целлофановом пакете.

Только на третий раз итальянец-булочник понял, что «неразговорчивый» молодой человек — эмигрант и, кроме булочек, он ничего не купит.

«На что они живут?» — подумал итальянец.

А он думал, как растянуть… Булочки были мягкие и обалденно вкусные. Он разрезал их пополам и каждую половину тонко, нежно и долго намазывал маргарином. Маргарин он терпеть не мог (на масло денег не было), но всухомятку есть было невозможно. Булочки были единственное, что почти убивало страшный голод и спасало его. Особенно когда есть было нечего, а хотелось еще больше. Как никогда.

Постепенно они нашли какой-то неописуемый язык жестов и восклицаний, с помощью которого перебрасывались несколькими обрывками того, что должно было считаться фразами. Итальянца звали Чезаре, а про Александра он понял, что тот из России едет в Америку.

Через некоторое время эмигрант заметил, что Чезаре всегда старается выбрать ему булочки лучшей выпечки. Еще через пару раз он заметил, что весы не всегда показывали сто грамм, а сто двадцать пять и часто сто пятьдесят, но брал итальянец с него всегда триста лир и ни на лиру больше. А потом и вовсе перестал вешать, просто бросал в пакет пять-шесть лучших булочек, хотя должно было получаться четыре…

В один из праздничных дней — а Италия кишит всеразличнейшими праздниками — он протянул Александру вдвое больше набитый пакет и показал жестом, что не надо денег. Александр чуть не обиделся, заплатил и быстро вышел из магазина. Откуда в человеке столько гордости и зачем?..

Ему было дико стыдно, что ему, сыну профессора медицины, как нищему из жалости подают хлеб. Насущный.

А как-то раз булочник заметил его взгляд, невольно скользнувший по пирожным на витрине. И в следующий раз преподнес ему одно на салфетке, показав руками, что это для пробы. Александр попробовал, и у него закружилась голова: он не ел ничего сладкого уже три месяца. Не заметив, он проглотил пирожное в два укуса.

Итальянец тут же принес другое — с запеченными абрикосами наверху. Через секунду не стало и этого.

Александр полез в карман за лирами, но итальянец так категорически зажестикулировал и закричал, что голодный не стал настаивать.

После этого, обычно в пятницу или субботу, булочник угощал Александра пирожным, показывая то на фотографию малыша-сына, давая понять, что у него день рождения, то на карточку жены, то на изображение Мадонны, Апостола или Папы Римского. И каждый раз категорически отказывался от денег, давая понять, что это будет кровная обида — если в такой день не примут угощения.

Один раз он даже попытался вручить Александру коробку, перевязанную ленточкой, из которой дурманяще сладко пахло ванилью, кремом, фруктами и взбитыми сливками. Но нищий не взял, и больше булочник не пытался всунуть ему пирожные — домой. Почему нищие такие гордые?

Итальянец был единственный человек в Риме, встреченный Александром, который не презирал эмигрантов и не кичился своим происхождением, не тыкал пальцем и не швырял презрительно дешевые покупки в пакетах на прилавок, как это делали другие…

13

Файф-о-клок — чаепитие в Англии в 5 часов вечера.