Юджиния - Минчин Александр - Страница 57

57

Всю неделю Александр провел с Юджинией, ни разу не подойдя к письменному столу.

— Ты совсем не пишешь, почему? Я тебя отвлекаю?

— Не идет, бывает такой период, — отвечал он, опуская глаза.

— Я хочу, чтобы ты был писателем.

Он поцеловал ее долго в губы — за эту фразу.

— Я буду, хотя бы потому, что этого хочешь ты. Каждый день он пытался придумать все новые развлечения для Юджинии, чтобы как-то отвлечься. Из этого мало что получалось, но он пытался.

В конце недели, как он и ожидал, раздался звонок.

— Ты должен приехать немедленно, — сказал Кении, и у Александра оборвалось все внутри.

Юджиния была на уроке русского языка, и он, никому не сказав ни слова, выехал из дому.

— Я не ожидал тебя так быстро, — удивился доктор Винтер. — Дай мне пять минут, я закончу с последней пациенткой, и мы уединимся.

То, что передумал Александр в эти пять минут, не поддается описанию. Медсестра доктора Кении, со стройными ногами, пригласила его в кабинет.

Они посмотрели друг другу в глаза. Кении начал:

— Ты помнишь, ты говорил, мы мужчины… — Да…

— Тебе предстоит быть дважды мужчиной, чтобы вынести то, что предстоит Юджинии. Анализы готовы. Худшее подтвердилось — у нее рак крови. Остропрогрессирующая лейкемия.

У него стало сухо во рту, и до конца вечера он не чувствовал свое горло.

— Я говорил с тремя специалистами сегодня, выслушивая их мнения и советы.

Александр, уронив голову, затрясся, он отказывался верить. Какие еще специалисты, какие советы, это его Юджиния. Ему хотелось взвыть, заорать, закричать, пробить стенку головой, разорвать все в клочья и уничтожить голос, предвещающий ужасное.

Кении положил руки на его плечи.

— С тобой все в порядке?.. Есть два лучших центра в Америке. В Бостоне для детей и Мемориальный Слоун-Кеттэринг госпиталь. Лучший раковый корпус в Америке.

Он сидел отключившись, ничего не соображая.

— Выбирать и решать придется тебе, так как Юджинии еще нет восемнадцати лет… Я дам направле-ния в оба центра. Любая помощь, которую я могу оказать, и все, кого я знаю…

— Ты же сказал: ранний диагноз…

— Я прошу прощения, что я оказался вестником страшной вести…

Александр, не дослушав, как бы в беспамятстве вышел из кабинета. Одеревеневшими руками открыл дверь машины.

Вернувшись домой, он поднялся в библиотеку Юджинии.

Она была смущена, и казалось, ей неловко было смотреть ему в глаза.

— Что случилось. Юджиния? — Он не мог поверить, что она что-то может подозревать.

Она не могла выговорить первые слова, пока не справилась со спазмом.

— Не jumped on me…[28]

В глазах ее была тревога за него, и это поразило его еще больше.

Он уже мчался по лестнице как одержимый. В доме поняли, что что-то произошло. Телохранитель, едва поспевая (и не поспевая) за ним, расстегивал на бегу кобуру под мышкой.

Александр в несколько скачков пересек аллею, дорожку, парк и ворвался в маленький домик для гостей.

Миша лежал на своей барской кровати, играя с котенком.

— Здорово, — сказал.

Александр не мог поверить, что этот идиот выбрал именно сегодня — самый страшный день в его жизни. О чем еще не знала даже Юджиния.

Он подскочил к кровати и вдруг заорал:

— Out![29] Его трясло.

— Саш, да ты что, хорош!

— I don't know your language. I said — out![30]«Out! Out! Out!» — орал он и только сдерживался до дрожи в нервных окончаниях так, что начинало давить в черепной коробке.

Наперерез к дому бежал телохранитель, на ходу перезаряжая пистолет и снимая его с предохранителя. Александр сделал знак рукой, что не нуждается в его помощи.

Вернувшись в свой кабинет, он закрылся в нем на пять минут.

Выписав чек, Александр задумался. Этого было достаточно, чтобы прожить безбедно год. Абсолютно ничего не делая; или решив, что делать. По крайней мере, его б не мучила совесть, что тот нуждается.

Он поднялся с кресла и отяжелевшей походкой двинулся к бару. Грузный телохранитель отдал предателю чек, забрав ненужные теперь ключи от машины и электронный открыватель ворот.

Александр попросил передать Юджинии, чтобы она обедала без него.

Виски интересно тем, что когда принимаешь это негрубое ласкающе-сжигающее вещество, то не все сразу чувствуешь. За четвертым хрустальным стаканом появляется ощущение, что это второй, а что пятый — это первый. А выпил он их в этот вечер столько, что ему казалось уже, что он дважды к первым приходил. И опять возвращался.

Напившись до того, что у него уже не двоилось в глазах, и поднявшись за новой бутылкой дорогого, но мерзкого виски, он упал. Так всю ночь Александр и пролежал на полу.

Рано утром, когда Юджиния еще спала, Александр вылетел в Бостон…

Конец июля, плавящийся асфальт, пелена жарящего зноя. Он попросил отвезти его в госпиталь. В госпитале он провел полдня. После звонка Кении его уже ждали.

Вечером он позвонил Юджинии.

— Солнышко, я в Бостоне…

Юджиния старалась никогда не показывать свое удивление. И всегда сдерживалась, не задавая никаких вопросов и давая полную свободу Александру. И ничем, абсолютно ничем, на нее не посягая. Значит, ему так нужно. Значит, ему так хочется. И она уже радовалась, что он получал то, что хотел, или достигал желаемого. Ему так редко чего-то хотелось… Он не знал, как начать… Рот был каменный.

— Я знала, что ты уезжаешь, — сказала она.

— Откуда?..

— По тому, как ты поцеловал меня утром, когда я спала. В этом было что-то прощальное.

С ужасом он подумал, что грядет… Слезы чуть не брызнули фонтаном, но неимоверным усилием…

— Солнышко, я хочу, чтобы послезавтра мы встретились в Нью-Йорке.

— Ура! Я так рада побывать с тобой опять в Нью-Йорке.

— Я хочу, чтобы ты взяла побольше спортивных костюмов и пижам: нам, может, придется побыть какое-то время в одном месте.

Юджиния никогда не задавала лишних вопросов. Но она спросила:

— А мы полетим в Бостон есть крабов?

— Все, что ты пожелаешь, любовь моя… — сказал Александр почти беззвучно.

Он уронил трубку, не в силах продолжать, и давно сдерживаемые слезы хлынули градом, безостановочно.

Он пил в баре весь вечер. А утром вылетел в Нью-Йорк. Остановившись в отеле «Плаза» у Центрального парка, сменив одежду и побрившись, он сказал шоферу адрес: «Мемориальный Слоун-Кеттэринг, раковый центр».

Центр находился на Ист-Сайд, самой последней авеню, у реки, опоясывающей вместе с Гудзоном остров Манхэттен. Мало кто знал, что это был остров, а его обитатели, ньюйоркцы, — островитяне.

Он дал точный адрес шоферу лимузина: 1275 Йорк-авеню.

— Я надеюсь, с вами все в порядке, сэр?

— Поезжайте, — тихо сказал Александр. Здания центра занимали целый квадратный квартал и продолжали расти. В госпиталь поступали муль-тимиллионные пожертвования и дары — чтобы найти панацею от рака. В Центре работали лучшие мозги мира, и все равно…

Его пригласили на пятый этаж — в педиатрическое отделение, где находились больные в возрасте от двух лет до двадцати одного года. Если они начинали с этого этажа и им везло… то они здесь и оставались, пока не становились окончательно взрослыми. Лысые головки малышей сновали вокруг него взад-вперед по этажу.

Страшный пятый этаж, подумал он.

Доктор Мортон был ведущим специалистом до детской лейкемии в Америке. Медицинские связи Кении сработали. Мортону было около пятидесяти лет — очки в тонкой золотой оправе и редеющие с проседью волосы. Александр так никогда и не узнал его имени.

— Мне рассказали, что вы писатель, — сказал доктор, поздоровавшись.

— Я пытаюсь…

— Не бросайте этого, что бы ни случилось. Александру стало тревожно от слова «случилось», но он сдержался.

вернуться

28

Он набросился на меня…

вернуться

29

Вон!

вернуться

30

Я не знаю твоего языка. Я сказал — вон!