Гибель синего орла - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 37

У старомодной конторки, спиной к двери, на высоком самодельном табурете восседает грузный человек в полинявшей гимнастерке без пояса. Он громко щелкает костяшками счетов. Бледный свет, проникая сквозь обмерзшие стекла, освещает литую шею, мясистый затылок, взъерошенные серебристые волосы и широкую спину с опущенными плечами.

Человек в гимнастерке не оборачивается на скрип двери и шум легких шагов Марии. Неучтивость хозяина кажется странной, ведь он слышал лай собак нашей упряжки.

— Приехали… на мою шею! — вдруг бурчит незнакомец, не оборачиваясь.

Мария вспыхивает, брови крыльями сходятся на переносье, глаза загораются. Стальной блеск этих ясных и чистых глаз я видел в палатке после злой Костиной шутки. Нарушая тишину магазина, я громко кашляю.

Человек у конторки вздрагивает, оборачивается и проворно сгребает с лакированного пюпитра свои бумажки. Бледно-голубые глазки подозрительно ощупывают меня, полное лицо краснеет, а широкий лоб блестит капельками пота.

— Извините… Думал, родственнички пожаловали.

Он поспешно встает, протягивая пухлую красноватую ладонь:

— Котельников.

Знакомимся.

— Неплохой урожай, — киваю на груду беличьих шкурок.

Заведующий факторией тревожно косится на прилавок.

— Пушнину считаю — инвентаризация, — словно оправдываясь, говорит он, сокрушенно разводя руками.

— Зачем вы говорите неправду? — тихо говорит Мария. — Эту пушнину вам сдал Чандара.

— Чандара? Мария, вы знаете Чандару?!

— Он сдает нам пушнину…

— По-твоему, я не должен принимать белку! — покраснев, кричит Котельников, не стесняясь гостя.

— Вы должны принимать пушнину у охотников. Откуда вы знаете, как Чандара получает эти горы мехов?

— Буду я еще разбирать, как он ее получает! Фактории нужны белка и план.

Теперь я понимаю смущение Котельникова. Кочевники Синего хребта нигде не числятся — не приписаны к национальным советам, и Котельников не имеет права принимать пушнину от Чандары.

Но может ли заведующий факторией в суровое военное время считаться с правилами? Ведь на «мягкое золото» мы покупаем боевые самолеты для фронта!

— Послушайте, Котельников, когда у вас был Чандара? Мне очень важно это знать.

— Чандара уехал вчера.

— Верхом?

— Да, у него были ламутские учаги.

Так вот чей след мы видели на склоне увала! Догадался ли Чандара, чьи топоры стучали в тайге?

Может быть, и Нанга была тут, совсем близко?

— Чандара всегда приезжает один, неизвестно откуда, он не пускает своих охотников на факторию, — нахмурившись, отвечает Мария. Волнуясь, она скручивает свой шерстяной поясок, и мне чудится теперь что-то бесконечно милое и детское в быстром движении ее худеньких пальцев.

Коротко рассказываю о появлении Чандары в Западной тундре, о похищении Нанги, о таинственных стойбищах Синего хребта и наших планах освоения далеких горных пастбищ.

Странное выражение появилось на лице Котельникова, когда он услышал о походе к Синему хребту.

Телеграмму Чукотторга о снабжении пастухов совхоза из Омолонской фактории он принимает, едва скрывая раздражение. Я перехватываю быстрый взгляд, сверкнувший ненавистью.

Склады уединенной фактории ломятся от товаров, и мне непонятна эта беспричинная злость. Однако Котельников соглашается снабжать продовольствием пастушескую бригаду Ромула. Вероятно, он не хочет осложнять отношений с представителями оленеводческого совхоза.

Радуюсь успешному завершению переговоров: теперь участники похода получат великолепную продовольственную базу на зимних пастбищах Омолона.

Приглушенный лай собак доносится с улицы. Перегоняя друг друга, кидаемся с Марией к двери и сбегаем по ступенькам крыльца.

Великан в меховой куртке, опрокинув нарту, ухватив потяг, едва сдерживает ездовых собак. Натягивая постромки, они рвутся в драку к нашей упряжке.

— Пан, назад! — гремит густой голосище.

— Булат, ко мне! — звонко откликается Мария.

Нелегко утихомирить освирепевших псов. Дедушка Михась, улыбаясь, посматривает на пылающее лицо Марии.

Она обнимает за шею грозного Булата, и передовик мирно трется острыми волчьими ушами о ее колени.

Негостеприимно встречает своего родственника Котельников. Насупившись, он даже не здоровается с дедушкой Михасем, когда мы втроем входим в магазин.

— Ну, купец, принимай пушнину… — Михась вытряхивает из брезентового мешка на прилавок груду мягких горностаевых шкурок.

— Мария, где вы добыли столько горностая? — спрашиваю я шепотом.

— На Горностаевых озерах. Мы с дедушкой промышляли там весь месяц, тихо отвечает она.

Котельников долго и придирчиво оценивает пушнину. Отборные шкурки были сняты чисто, и Михась насмешливо разглядывает злое, вспотевшее лицо своего родственника.

Почему Котельников плохо относится к своим близким? Удобно ли спросить об этом Марию? Дело с продовольствием уладилось. Пора возвращаться в пастушеский лагерь, но мне не хотелось так быстро покидать факторию.

— Оставайтесь у нас, а завтра утром поедете, — как бы угадывая мои мысли, просто говорит Мария.

Решаю переночевать на фактории, и мы отправляемся кормить собак. Раздавая юколу, я спрашиваю Марию, почему она не любит своего отчима.

— Он много горя принес маме и… душу променяет на деньги.

— А где ваша мама?

— Мама умерла…

Слезы на глазах, побледневшее личико, нахмуренные брови заставляют меня пожалеть о вопросе.

— Простите, Мария, я не знал о вашем горе.

— Это было давно… — Девушка встряхивает волной золотистых волос и вдруг тихонько касается моего плеча.

Теперь мне понятна грустная задумчивость Марии. В глуши тайги она росла без материнской ласки. Дедушка Михась вряд ли мог заменить ей мать.

Мы выскочили в лыжных костюмах кормить собак, и вскоре крепкий мороз загоняет нас обратно в факторию. Котельников уже принял горностаевые шкурки и записывает в большую конторскую книгу колонки цифр. Он погрузился в свое занятие и не замечает нас.

Дедушку Мария находит в маленькой кухоньке у чисто выбеленной печки. Заполнив крошечную комнатушку, Михась стряпает обед.

— Ой! Дедушка, опять? Опять готовишь?

Мария принимается отбирать у старика кастрюльки, сковороды и консервные банки. Михась осторожно отводит заботливые девичьи руки.

— Поговори с гостем, внученька, поговори, замолчалась ты у меня в тайге. Иди покажи свои книги и камни.

Неуловимые искорки вспыхивают и гаснут у нее в глазах. Она ласково приникает к дедушке и целует широкую жилистую руку.

Маленькая комнатка Марии оказывается очень уютной. Она не шире двух метров, в одно окошечко. Койка с белоснежной подушкой накрыта пушистым зеленым одеялом. Бревенчатую стенку над ней закрывает шкура белого оленя. На шкуре висят одностволка и патронташ, набитый гильзами. У окошка помещается самодельный письменный столик из выстроганных досок, а в углу высокая этажерка, уставленная книгами.

Перегородку напротив койки украшает цветная карта мира. Вместо ковра на полу распластана мохнатая шкура бурого медведя. Меня удивляет блестящая черная ее шерсть и полоса снежно-белого меха на шее.

Короткий зимний день окончился, спускаются сумерки, и Мария зажигает на столе керосиновую лампу с матовым абажуром из оберточного пергамента.

— Неужели на Омолоне водятся черные медведи?

— Эту шкуру подарил дедушке Чандара…

Никогда не приходилось мне слышать о черномастных бурых медведях с ошейниками белого меха. Может быть, в горах Синего хребта сохранились такие медведи? Уж не сибирские ли это родственники черного гималайского медведя?

— Мария, подумай, ведь только гималайский медведь имеет черный мех и белый воротник…

Усаживаюсь рядом с девушкой за письменный столик. Ее пушистые волосы почти касаются моего лица, обветренного морозами. Как хорошо сидеть рядом с Марией в теплом жилье у горящей лампы, далеко-далеко от людских поселений, в сердце Омолонской тайги!

На столе замечаю чернильницу, вырезанную из белой древесины тополя. В деревянный бокал, в щеточку серебристого волоса выдры, вставлено длинное орлиное перо. У лампы лежат тетрадки и учебник физики.