Дикарь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 15

В это время сам Дима прощался с Машей по дороге в город.

— Ну, так помни… Ложись скорее и отдохни немного. Утром с первыми лучами солнышка собери свои вещи в узелок и выходи.

— А ежели тебя до пристани провожать будут, Димушка? — осведомилась она…

— Никто провожать не будет! Я уже просил об этом. Только ты-то сама помни: как можно осторожнее! А то Сережка дознается и не пустит. Донесет еще дядьке Савелу. Еще тебя вернут и прибьют, не приведи Бог!

— Все, все сделаю, лишь бы на волю, Димушка миленький! — прошептала девочка.

Потом они расстались, крепко пожав друг другу руки.

Маша побежала по направлению казарм.

Дима быстрыми шагами направился к «Озерному».

Июньская ночь уже близилась к рассвету.

Уже засвежело по утреннему на террасе и рельефнее стали бледные от ночного бодрствования лица. Скоро загорелось алой полосой небо. И тут как-то сразу порозовело кругом и дом, и кусты, и белые стройные стволы березок.

Юлия Алексеевна, обняв сильные, худощавые плечи сына, все еще говорила последние напутствия.

Дима стоял молча, с нахмуренными бровями, нелюдимый, и смущенный как всегда, глядел по обыкновению исподлобья.

— Будь мужествен и тверд… — говорила сыну Всеволодская. — Будь честен и прямодушен, как и до сих пор… Береги себя… Помни, что если случится с тобою что-либо, я места себе не найду от угрызения совести, что поддалась твоему дикому желанию и отпустила тебя. И нас не забывай. Ради Бога, не забывай, Дима! Пиши из каждого города. Пиши… Когда понадобится что либо… напиши тот час же… Ведь тебя здесь… тебя здесь…

Юлия Алексеевна не договорила и заплакала. Сначала тихо, потом громко. Слезы перешли в рыдания, рыдания в стоны. И вдруг белокурая голова молодой женщины упала на спинку кресла. Всеволодская затихла.

— Маме дурно! Воды… капель скорее! — испуганно вскрикнула Ни и бросилась в комнаты. Её отчим и братья тоже поспешили, кто за водой, кто за лекарством.

И вот Дима остался с глазу на глаз с бесчувственной матерью. Он оглянулся кругом. Никого не было. Тогда, быстро опустившись на колени перед креслом, мальчик обнял колени матери и на миг прижался к ним курчавой головой. Потом схватил её руки и, с неизьяснимым выражением любви и нежности, поднес их к губам. Но, заслышав приближающиеся шаги, быстро вскочил на ноги и снова с суровым, недоверчивым видом, потупился в землю.

В этот миг брызнуло миллиардом огненных лучей солнце. И все утонуло в их золотом потоке.

Ни, Левушка, Никс и Петр Николаевич хлопотали вокруг Юлии Алексеевны с особенными встревоженными лицами. Дима, словно закаменевший, стоял на месте, все с тем же суровым бесстрастным лицом.

— Дима! — позвала его пришедшая, наконец, в себя Всеволодская и протянула руку.

Голос матери проник в самую глубину сердца мальчика. Что-то ударило в него, что-то заныло и сразу опалило его душу. Крик муки, отчаянной нежности и любви готов был вырваться из груди Димы. Но зубы сами собой стиснулись и тихий, чуть слышный стон замер на губах. Ноги сразу отяжелели, и Дима не тронулся с места.

Мать крестила его дрожащею рукою, целовала его холодные, бледные щеки и покрытый испариной лоб. Левушка, плача, как девочка, повис у него на шее. Тонкие руки Ни обвили его плечи, и нежный голос сестры шепнул ему на ухо:

— Не забывай нас, Димушка, мы так любим тебя!

Даже Никс, порядочный эгоист, никогда не питавший особенно нежных чувств к брату, и тот со смягченным взглядом и мягкою улыбкою жал ему руки.

А отчим впервые в жизни обнял Диму и на минуту прижал к груди.

— Помни, Вадим, у тебя остаются здесь мать, отец и братья… — начал он и, не договорив, махнул рукою.

— Дима! — послышался слабый, как стон, голос Юлии Алексеевны, п снова широко открылись объятия матери.

Точно острый нож вошел в сердце Димы, и весь он задрожал с головы до ног.

— Мама! — воплем вырвалось прямо из недр этого сердца, и он рванулся к её креслу и замер на миг в её объятиях.

А несколькими минутами позднее, когда большой дом и сад «Озерного» купались в солнечном зареве, Дима, одетый по дорожному, в скромный, темный костюм, с небольшим чемоданчиком в руках, уже шагал к воротам усадьбы.

Золотое солнце встретило радостной улыбкой Диму. Птицы приветствовали его звонким концертом. Он остановился на минуту, обернулся назад. Его близкие стояли на крыльце дома и смотрели ему вслед. Мать, Ни и Левушка махали платками. Дима снял с головы Фуражку и ответно помахал ею. Потом бодро и спокойно переступил через черту «Озерного». И огромная радость исполнившегося заветного желания расцвела, как пышный цветок, в одинокой и замкнутой душе мальчика.

ГЛАВА XVII

Новый спутник

Солнце брызнуло в окна большой мрачной казармы и разбудило Машу. Точно что-то подтолкнуло девочку и заставило сразу подняться и сесть на деревянных нарах, служивших ей постелью.

«Нынче на волю… О, Господи! Дождалась, наконец», — подумала она.

Вокруг неё копошились люди, те люди, с которыми прошли эти два последние года её жизни. Брань, колотушки, пинки… Вот все, что она видела от них, и даже от самого близкого из них, от брата Сергея… И вот наступил конец всему этому. Как добрый сказочный волшебник, придет за нею Дима и уведет отсюда. Увезет на честную, хорошую трудовую жизнь… Туда, где она будет работать, а не попрошайничать, куда не полетят за нею позорные прозвища: «золоторотка», «босячка», «нищая», «побирушка». О, Дима не даст ее в обиду. Он её заступник и покровитель. Он уже, наверное, ждет ее на условленном месте. Скорее же, скорее на волю! И Маша быстро сползла с нар и, захватив под полу кофты небольшой узелок, собранный ею еще ночью, по возвращении с праздника, в последний раз оглядела казарму.

Вот она эта «тюрьма», где она видела столько горя. Ей не жаль оставить здесь никого, никого из этих людей. Какие злые, грубые у них, у всех, лица. А если б они узнали сейчас о том, что она уходит от них, с каким зверством они набросились бы на нее и избили ее… Она в последний раз оглядывает деревянные нары казармы, служащие кроватью всем этим людям. И вдыхает в себя ужасный, удушливый воздух, к которому она уже привыкла настолько, что не чувствует его зловония. И быстро-быстро направляется к двери.

Слава Богу, Сереги уже здесь нет.

Пошел, по-видимому, на паперть. И дядьки Савела тоже…

«Господи, пронеси!» — шепчут похолодевшие от волнения губы девочки, и она, затаив дыхание, бросается за порог.

Пустырь, посреди которого стоит казарма, весь завален бревнами и кучами камней для построек. За одной из таких каменных куч ее должен ждать Дима. Маша крестится дрожащею рукою и почти бегом кидается к куче.

— Стой! Куда собралась спозаранку? — внезапно выскакивая из-за груды сваленных бревен и хватая ее за руку, кричит кто-то знакомым, хриплым, словно от постоянной простуды, голосом.

И бледная от испуга и неожиданности, Маша видит перед собой Сережку.

— Ишь, что вздумала, без меня убечь! Да нешто это полагается, миленькая? Да нешто не брат я тебе родный? Да на кого же ты меня покинуть собралась?.. Да нешто я?.. — внезапно переходя из грозного тона в слезливый и шмыгая носом, тянул Сережка, выдавливая из своих пронырливых мышиных глазок нечто похожее на слезу.

Что-то дрогнуло в сердце Маши. Этот жалобный тон, эти слезы совсем сбили ее с толку. Она ждала колотушек, брани… Ждала того, что он схватит ее за волосы и потащит назад в казарму и отколотит ее на глазах всей артели.

Совсем уничтоженная, она не знала, что сказать, что сделать. И только когда из груды камней появилась знакомая фигура Димы, Маша обрела, наконец, дар слова и, рванувшись вперед, крикнула: — Пусти меня, пусти!

Но тут произошло то, чего не могли ожидать ни она, ни Дима.

При виде Стоградского, Сережка выпустил из рук платье сестры, в которое было вцепился и, рванувшись навстречу Диме, бухнулся ему в ноги и заголосил тоненьким бабьим голосом: