Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 52

— В Прусскую кампанию, ваша светлость, все мои начальники остались довольны мною, и сам государь удостоил меня знаком отличия! — произнесла со скромным достоинством девушка.

— В Прусскую кампанию? — И седые брови Кутузова изумленно поднялись на лбу. — Разве ты служил в Прусскую кампанию, дружок? Который же год тебе, однако? Ты мне кажешься 16-летним мальчиком, право!

— Никак нет, ваша светлость! Мне уже 23-й год от роду, — почтительно доложила Надя.

— Как твое имя, дружочек? Я плохо расслышал его при докладе дежурного, — снова спросил светлейший.

— Александров, ваша светлость!

— Александров? — изумленно переспросил тот. — Александров?.. — повторил он раздумчиво. — Не родственник ли ты, дружочек, герою Александрову, нареченцу нашего царя?

Надя вся вспыхнула при этих словах, потом побледнела и, снова вспыхнув заревом румянца, произнесла чуть слышно, вся малиновая от смущения:

— Я и есть тот самый Александров, ваша светлость, нареченец государя.

Что-то неуловимое промелькнуло в добром старом лице Кутузова, и его единственный глаз блеснул слезою.

— Вот кто ты, дружок мой! — произнес он в неизъяснимом порыве отеческой ласки и горячо обнял смущенную и трепещущую Надю.

Девушка прильнула к сильной, мужественной груди, и слезы новым потоком оросили ее лицо.

— Как я рад, что вижу наконец героя, о котором пришлось так много слышать! — звучал над ее ухом милый старческий голос «дедушки» русского войска, голос, по одному звуку которого двигались в бой сотни тысяч солдат. — С сегодняшнего же дня, — говорил этот голос задыхающейся от счастья Наде, — я назначаю тебя моим бессменным ординарцем. А насчет барона ты не беспокойся, дружок! Это пустая угроза. Он погорячился зря и теперь, наверное, уже раскаивается в своей вспышке. А теперь ступай, дружок мой, и помни, что старый Кутузов отныне будет твоим оплотом и защитой! — заключил старик и еще раз обнял Надю.

Девушка низко поклонилась маститому старцу и двинулась было к двери.

— Что это? Ты хромаешь? — остановил ее новый вопрос старого фельдмаршала.

— Так точно, ваша светлость.

— Ты ранен?

— Контужен в ногу гранатой при Бородине…

— Контузия гранатой — и ты на ногах, и при войске?.. — изумленно вскричал светлейший. — Вот что, голубчик! — добавил заметно взволнованным голосом светлейший. — Жизнь таких храбрецов, как ты, особенно дорога отечеству, потому ты должен беречь ее во что бы то ни стало. Завтра же ты зайдешь в мою канцелярию… Я дам тебе подорожную и деньги из моих личных сумм, и поезжай домой в отпуск, дружок, чтобы вылечиться и отдохнуть как следует у себя на родине.

— Ваша светлость! — горячо запротестовала Надя. — Уехать из армии теперь, в такое время, когда даже и не знающие военного дела крестьяне идут сражаться! Уехать теперь! Нет, нет, ваша светлость! Не отсылайте меня теперь, в такое тяжелое для родины время!

— О! — не то с грустью, не то с легкой досадой проронил светлейший. — Ты еще успеешь попасть к самому разгару событий… Настоящее дело еще и не начиналось, дружочек! Ты отдохнешь и вернешься сюда ко мне моим личным ординарцем, а теперь поезжай с богом и пуще всего береги себя… Повторяю, дружок: такие солдаты, как ты, необходимы милой родине.

При этой похвале дыхание сперлось от счастья в груди Нади.

Сам светлейший, сам Кутузов отличил и сказал ей это!

И болезненная контузия, и обида, нанесенная Штакельбергом, и последние тяжелые события — все как-то разом отступило от нее.

Кутузов похвалил ее! Сам Кутузов! Оплот и надежда всей великой русской армии, всего великого русского народа!

Словно в тумане вышла она из комнаты главнокомандующего и только на крыльце штаб-квартиры вспомнила о другом счастье, дарованном ей судьбою. Вспомнила и затрепетала всем телом.

Домой!.. Она может ехать домой! Домой на Каму! К отцу… Васе… к дорогим, милым, ехать теперь, обласканная своим новым защитником, отличенная самим царем, с Георгиевским крестом на груди, с офицерскими эполетами на плечах!.. Все, чего так смутно жаждала ее душа, свершилось. Ее мечты сбылись… мечты смугленькой девочки… И отец ее, милый, дорогой отец, может гордиться ею!..

ГЛАВА VII

Светлый денек студеной ранней осени повис над златоглавою русской столицей. Все ее сорок сороков куполов церквей и соборов сияли тысячами искр в лучах солнца.

К четырем часам пополудни к Дорогомиловской заставе подошли передовые линии французского войска.

Впереди него на сильной молодой лошади ехал плотный маленький человечек в треугольной шляпе, окруженный блестящею свитой из первых французских маршалов и генералов. Маленький человечек пропустил перед собою церемониальным маршем находившиеся под начальством вице-короля Неаполитанского Мюрата полки в город, а сам остался у заставы, окруженный своими неизменными любимцами: генералами Даву, Мартье, Неем и другими.

Легко спрыгнув с коня, почтительно принятого у него под уздцы одним из окружающих адъютантов, Наполеон стал быстро ходить перед заставой, заложив руки за спину, нервной походкой человека, который уже давно ждет и которому ждать уже порядочно надоело. Еще сегодня с утра, любуясь с высоты своих позиций Москвою, раскинувшейся перед ним во всей своей красоте, маленький человечек с наслаждением мечтал о той минуте, когда «московские бояре» поднесут ему ключи этой святой Москвы, прославленной столицы русского царства, такие же ключи, какие поднесли ему уже и гордая Вена, и Берлин, и Вильно, и итальянские города, приведенные в зависимость им, непобедимым Наполеоном.

Москва — это сердце России, до которой ему было так трудно добраться и которая обошлась так дорого, так возмутительно дорого его великой французской армии!

И вот он у Москвы, маленький Бонапарт, покоривший большую часть вселенной…

— Но что же медлят они, почему не выходят депутаты с ключами от города? — уже начиная раздражаться, нетерпеливо обращается он к почтительно окружающим его генералам.

Но генералы молчат… На их лицах выражается недоумение и усталость… О, эти русские! Как долго они заставляют томиться ожиданием гения-императора, победившего полмира!..

Император между тем словно оживился. По его полному лицу пробежала улыбка…

Вдали поднялось облако пыли и несется к ним со стороны города… Это, несомненно, московские бояре торопятся изъявить знаки покорности ему — счастливому победителю без боя занятой столицы. О! Наконец-то!

Но это не бояре, нет! Адъютант вошедшего уже в город Мюрата с быстротою вихря несется к заставе и приносит роковую весть: «Москва покинута жителями!.. Москва пуста!»

— Moskou deserte? (Москва бежала?) — бросает свою знаменитую фразу французский император, фразу, подхваченную впоследствии историей, и в бешенстве топает ногою.

И с этой исторической фразы, с минуты бессильного гнева толстого человечка в треугольной шляпе, судьба чуть ли не впервые поворачивает спину своему любимцу.

Москва покинута жителями! Москва пустынна! А через несколько часов позднее она уже пылала, эта самая Москва, подожженная со всех концов самими москвитянами… И со дня пожара начались бесконечные бедствия Наполеона. Неудача за неудачей вихрем посыпались по воле причудливой судьбы на его великую армию… За пожаром наступил голод, а за ним следом появился и другой гость, еще более нежеланный и лютый. Этот гость был любимый гость северян, тот, чьего присутствия не выносили изнеженные теплым климатом французы. Этот гость был — славный русский дедушка-мороз, немилосердно пощипывавший непривычных к его студеной ласке южан. А в это же время по приказанию другого дедушки — Кутузова — русскими войсками, под начальством славного Милорадовича, маршал Даву, любимец Наполеона, был отрезан и разбит под Вязьмой. Потом неумолимый и бесстрашный Платов нагнал вице-короля Евгения и разбил его вконец под Красным. Теперь русские со всех сторон теснили и гнали врагов, гнали и теснили вплоть до самой Березины, которую обезумевшие под этим натиском враги едва перешли, оставив около 60 000 войска, частью убитыми, частью закоченевшими от стужи в непроходимых лесах России, частью потонувшими во время переправы через Березину или попавшими в плен…