Княжич - Гончаров Олег - Страница 52

— И тебе здравия. Любава, как я рад видеть тебя. — Теплая волна поднялась к груди. — Какой ты стала…

— Какой? — Девушка лукаво на меня взглянула.

— Красивой. — Я словно к земле прирос, не в силах оторвать взгляд от ее глаз.

— Скажешь тоже! — Она вдруг зарделась. — Ты мне лучше скажи, как голова твоя? Не беспокоит? Матушка велела узнать. Переживает она сильно.

— Голова? Ах да… хорошо со мной все. Как там Берисава?

— С ней тоже, слава Даждьбогу, все хорошо. Здорова она. Вспоминает тебя часто.

— А ты? Ты вспоминала меня?

— Времени не было. Закрутилась совсем, — ответила.

— А-а-а… — иголкой кольнуло сердце. — Сын кузнецов…

— Он мне уж который раз сватов засылает.

— Значит, — иголка затупилась, сломалась и вылетела вон, — не отдал тебя за него Микула?

— Так я и сама бы не пошла. Нужен он мне больно!

— Кого же ты ждешь?

— А чего это я ждать кого-то должна? — Она отвела глаза и принялась теребить пальцами подвеску на пояске. — Разве я кого-то провожала?

Что тут скажешь? Права она. Даже когда я из подворья Микулиного уезжал, она проститься не вышла…

— Ладно, — кивнул я. — Кланяйся своим. Развернулся и пошел.

— Княжич, — остановила она меня.

— Что?

— Погоди.

— А чего годить-то?

— Как же? — растерялась она. — Что ж ты не расскажешь, как за море ходил? Как среди варягов жил? Может, приглянулся тебе там кто? Я ж не знаю ничего. Сижу в своей глуши, а от тебя ни слуху ни духу.

— Про варягов дюже долго рассказывать, — сказал я.

— А я не тороплюсь, — пожала плечами. — Мы с батюшкой в Шатрищах у дядьки Лучана, мамкиного свояка, ночевать будем.

— Так ты не спешишь? — обрадовался я.

— Нет, — улыбнулась Любава.

И тут меня по плечу кто-то хлопнул.

— Княжич, ты к оружейнику? — Побор оказался.

— Да, болярин. А ты тоже туда?

— Стрелы нужны. Запас пополнить надобно. А это что за красна девица? — улыбнулся старик хитро.

— Это Любава, Микулина дочка, не признал, что ли?

— Какой красавицей стала. — Старик поклонился ей шутейно. — Утенком была, а стала белым лебедем.

— Да ладно тебе, болярин, — засмущалась Любава.

— Эх, — подмигнул болярин, — будь я помоложе, сватов бы заслал, — и засмеялся. — Ладно, пойду я. У Жирота увидимся. А ты, девка, отцу за меня кланяйся, — и ушел.

А мы все стояли посреди стогня, словно два дерева на высоком утесе. Стояли и смотрели друг на друга…

— Жди меня здесь, — спохватился я.

— Ой, — всплеснула руками Любава, — там же батюшка заждался. Он же пошел лодку пристроить, чтоб до утра посторожил кто, а я в город отпросилась. Бежать мне надо, Добрынюшка…

— Я скоро!.. — крикнул я и к оружейнику заспешил…

— Добрыня, ты сызнова со мной пойдешь? — Побор проверял каждую стрелу: ровная ли? Хорошо ли склеена? Не отвалится ли оперение? Остры ли наконечники?

Жирот нервничал. Знал, что привередлив болярин. Даже мелочи не пропустит…

— Нет, — ответил я, разглядывая новые щиты, ровными рядами расставленные вдоль стен оружейной башни. — Обойдутся без меня лучники. Я с Путятой буду. У нас дело особое.

— Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.

— Кланяйся болярину, — ответил я. — В другой раз сам к нему попрошусь.

— Вот и славно. Жирот, — повернулся он к оружейнику, — вот эти, — указал он на большую снизку стрел, — я забираю. А эти, — вторая снизка была поменьше, — никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?

— Постараюсь, болярин. — Жирот пожал плечами.

— Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.

— Сказал же, поправлю.

— Пойду я. — Старый лучник взял снизку. — Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, — подмигнул он мне и вышел из башни.

— И к чему придрался, ума не дам. — Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. — Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?

— Ну, ему с кургана виднее, — ответил я.

— Людо, — позвал он стрельника, — вот это нужно к утру исправить. Справитесь?

— Так есть, — кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.

— Жалко его, — вслед ему сказал Жирот. — Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх… ведь как они с дочкой с моей жили… душа в душу… да забрал ее Даждьбоже… а Людо как чужой стал… эх… — махнул рукой оружейник. — А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?

— Дело, Жирот.

— Ну, рассказывай.

— Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.

— Ну что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть…

— Погоди. Что это у тебя? — ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.

Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.

— Это? — гордо сказал оружейник. — Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот, смотри.

Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.

Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.

Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.

— Видишь узор? — спросил Жирот. — Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.

— Жирот, подари, — не стерпел я.

Он смерил меня взглядом. Вставил клинок в ножны. А потом махнул рукой. Отстегнул кинжал и протянул мне:

— Держи. Оружейник я, не воин. Тебе нужнее будет.

С трепетом я взял кинжал. Рукоять удобно легла в руку.

— Ладно, — сказал оружейник. — Налюбуешься еще. Пошли кольчугу тебе подбирать. Ивиц, — крикнул он, — где та кольчужка, что ты анадысь доделал?

— Тут она, батя, — услышал я из мастерской.

Я выскочил из оружейни, метнулся через стогнь. Головой туда-сюда кручу, Любаву высматриваю. Нет ее. Не дождалась…

А сам себя корить начал. Мол, на кинжал позарился, а Любаву забыл.

Только вот он, кинжал. На поясе. А Любаву найдем. Она про отца говорила…

Выбежал из ворот. К пристани поспешил…

А у воды толкотня. Погостище. С окрестных посадов и деревенек наехало огнищан. Кто чего натащил. Мен идет.

Присмотрелся я, а мен-то только для виду. Разговоры об одном — как Ингваря порешить? Шумят огнищане. Спорят. Всяк свой способ предлагает.

Особенно двое разошлись. Чуть но в драку друг на друга лезут.

Один маленький. Подол его рубахи по земле волочится. Сам всклоченный, будто волосы с бородой ему век не чесали. Ладони большие, крепкие. К сошникам привычные. Огнищанин, по всему видать.

Другой худой. Длинный, что твоя слега. В переднике, глиной измазанном. Волосы ремешком подвязаны, чтоб при деле не застили. Пальцы на руках тонкие. Длинные. К тонкой работе приучены. Горшечник. Здесь и круг его гончарный стоит. На круге корчажка недоделанная. Рядом горшки на земле расставлены. Да вот незадача — позабыл про них. Не до мена ему, не до торжища. С места вскочил, руками размахивает.

— Я, — кричит, — уж и горшок для волчары приготовил! Здоровущий! Посадим в него Ингваря, провезем по всей земле Древлянской. Пусть каждый в тот горшок плюет да сморкается. До тех пор возить станем, пока каган не захлебнется.

— Это легко ему будет! — маленький ему возражает. — Я другое дело предлагаю. На чепь надо Ингваря посадить. И Асмуду-воеводу тоже. Только так, чтоб они друг до дружки не доставали. Кагана откармливать, точно порося на убой. А Асмуду голодом морить. И так месяца четыре. А как каган отожрется, Асмуду с чепи спустить. Пусть он Ингваря живьем сожрет. Он до крови дюже охочий, вот и напьется досыти…