Геометрический лес - Гор Геннадий Самойлович - Страница 30

Я сказал об этом Гоше, но Гоша не поверил. Гоша сказал мне:

– Вы смеетесь?

Гоша верил в технический прогресс. И даже в космических пришельцев.

Гоша обещал мне уговорить дядю Васю забежать ко мне в мастерскую и выяснить, почему забарахлила машина.

Я задержался в мастерской. Вечером дядя Вася явился. Лицо у него было хмурое, неприветливое.

– Надо беречь технику, – сказал он мне назидательным тоном. – За такое обращение с машиной штрафовать надо!

Он наклонился над машиной, стал гаечным ключом отвинчивать что-то, деталь вырвалась у него из рук и стала плавать в прокуренном воздухе мастерской. Дядя Вася стал ловить эту деталь, а она, словно издеваясь над ним, начала бешено носиться по мастерской, грозя разбить кувшин с водой и электрическую лампочку. С большим трудом водопроводчик поймал ее и, крепко придерживая левой рукой, правой стал. осторожно, привинчивать.

Возился он долго, так долго, что меня стало клонить ко сну. Я прилег на кушетку и уснул.

Уснул я в мастерской, но проснулся совсем в другом месте.

42

Да, совсем в другом месте. Это место, если его можно назвать местом, было, по-видимому, подчинено каким-то другим, неизвестным мне физическим законам.

Здесь пространство как бы освободилось от времени. Меня томило и одновременно освобождало впервые в жизни испытываемое чувство. Мне казалось, что я лечу, что у меня появились невидимые крылья. Лечу я медленно, как летают во сне. Я смотрю вниз и вижу, как несется сжатая в узком ущелье синяя горная река. Чувство полета пьянит меня своей свежестью, необычностью, свободой.

Кто освободил меня, обычного человека, от деспотии земного притяжения? Пока мне некого спрашивать. Внизу река, деревья карабкаются на крутую гору, а рядом со мной синева, выше плывут облака.

Медленно, плавно, словно не летя, а плывя в воздухе, я начал спускаться в долину, расположенную рядом с березовой рощей.

И только я спустился, как возникли вещи. Они возникли, словно из ниоткуда. Появились стены, а затем и крыша. Дом сам создавал себя. Возникали окна, двери. Двери гостеприимно раскрылись. И я вошел. И только я вошел, как мелодичный женский голос сказал:

– Здравствуйте. Вы пьете чай или кофе?

– Чай.

Тут появился столик и не замедлило появиться мягкое кресло, на которое я сел.

Книжная полка овеществила себя, стала реальностью. Я подошел.

Полное собрание сочинений Диккенса в красивых переплетах.

«Раз тут есть Диккенс, – подумал я, – значит, мне нечего бояться. Диккенса не станут издавать в опасное для людей время».

Мелодичный женский голос сказал:

– Это я.

– Кто – вы?

– Дом.

– Но дом мужского рода. А вы, судя по голосу, женского?

– Если вы не любите женщин, я могу переменить голос. Вы предпочитаете бас?

– Нет, нет! Ради бога. Говорите, как говорили. Где я нахожусь?.

– На искусственной планете Новая Земля.

– А где та, старушка, на которой я жил раньше?

– Ее сделали музеем. Показывают туристам. – Как же это случилось?

– Не спешите. Не забегайте вперед. Все постепенно выяснится, станет на свое место. На Новой Земле в отличие от старой не допускается никакая суета и спешка. Суетливых и нетерпеливых людей перевоспитывают… Ведь суета и погубила старую планету, которую сейчас показывают туристам. Слишком плотное население…

– Обождите. Своим обольстительным, нежным голосом вы внушаете мне сомнительные мальтузианские идеи. По-вашему, что же, следует ограничить рождаемость?

– Нет. Этого не стали делать. А просто сконструировали несколько планет и биосфер, сходных с земной, и расселили там человечество. Но, разумеется, были учтены ошибки, совершенные на старой Земле, ставшей отличным музеем. Я вам советую отдохнуть, не перегружать свое сознание. Все, что вам следует узнать, вы рано или поздно узнаете.

– От вас?

– Нет, от ваших соседей и будущих друзей.

– А скажите, почему на полках стоит Диккенс, а не Дюма?

– Диккенс прекрасно воспитывает. Диккенс и голландские художники, которые внушали людям мысль о том, что нужно любить окружающую среду, вживаться в то, что рядом с тобой, чувствовать единство с вещами.

– Но тогда вещи не создавали сами себя. Их создавал либо человек, либо природа. По-вашему, это не противоречит логике и этике?

Мелодичный женский голос рассмеялся:

– Я не философ. Я только дом. Самый обычный дом. В мои обязанности входит укрыть вас от холода, зноя, дождя и снега, создать уют. Вам удобно под моей крышей?

– Да. Но меня волнует ваш голос. Мне кажется, что рядом со мной стоит молодая, красивая женщина, как в сказке, надевшая на себя шапку-невидимку. Я хочу видеть вас. Я не верю, чтобы дом мог говорить с такой сердечностью. Ваш голос волнует меня. Воображение пытается снять с вас шапку-невидимку и представить себе вас такой, какая вы есть.

– Вы ошибаетесь. Я не женщина. Я дом. А голос, возможно, и был заимствован у женщины. Вы не проголодались? Я поджарю вам яичницу и вскипячу кофе,

Прошло минуты две, не больше, и откуда-то появилась молодая, красивая женская рука. Одна рука, конкретно-пластичная, субстанциальная, с длинными пальцами. Рука поставила на стол сковородку с шипящей яичницей-глазуньей и кофейник. Запахло кофе.

– Яичница сама изжарила себя? – спросил я.

– Нет, – ответил мне мелодичный женский голос, – Яичницу поджарила я. И я вскипятила кофе. Это тоже входит в мои обязанности.

– Вы не дом. Вы дама. Прекрасная дама. Из Блока, а может из сказки. Скажите, по-видимому, человечество и наука овладели искусством репликации, умением создавать вещи по их «записи», овеществлять идею вещи в саму вещь? Не так ли?

– Мне не поручено отвечать на такого рода вопросы. Я дом, а не лектор. Мне не доверены просвещение и информация. Я только дом, не человек, а вещь.

– Но откуда же у вас рука? Не отпирайтесь. Я видел прекрасную женскую руку, словно написанную Леонардо в соавторстве с Пикассо.

– Ну и что ж? Это не живая, а искусственная рука. И пожалуйста, не говорите мне про Пикассо. Он слишком абстрактен. Мне больше нравятся старинные голландские художники. Они понимали душу дома, душу домашних предметов.

– Странно, – сказал я, – просвещать вам не разрешают, а оценивать вам можно?

– Да, на это я имею право. Я ведь отчасти живое существо.

Я не сомневался, что это было живое существо, невидимое, но слышимое, и, главное, абсолютно реальное, химерическое существо – одновременно прекрасная молодая женщина и дом.

Я вспомнил слова физика Ермолаева: он рисовал мне картину далекого будущего, когда не будет ни заводов, ни фабрик и отпадет надобность в сельском хозяйстве. Вся необходимая наличная реальность будет производиться по записи, будет производиться пространство, а значит, и время. Этот удивительный процесс будет отдаленно напоминать процесс записывания музыки на грампластинку. Но это будет музыка самого бытия, воспроизведенная наукой и техникой по схемам, выведанным у самой природы. Да, человек будет ткать не полотно, а ткань самой жизни.

Помню, я слушал мечты физика, не скрывая от него своего скепсиса. И вот расплывчатая мечта физика Ермолаева превратилась в реальность, куда более замысловатую, чем все сказанные им слова.

Мелодичный голос спросил:

– Не хотите ли пройтись? Сейчас стоит хорошая погода.

– А разве здесь бывает и плохая?

– Смотря по желанию человека.

– Я бы охотно прошелся, – сказал я, – но вместе с вами. Это возможно?

– Возможно, но крайне нежелательно. Мне полагается пребывать на одном месте. Но я разделюсь. Одна часть останется здесь, а другая пойдет вместе с вами.

Не беспокойтесь, это будет незаметно. Я ведь буду невидимкой. А мой голос останется со мной.

– Ну что ж, попробуем, – согласился я. – Я стану разговаривать с вами. Но как быть, если мне захочется к вам притронуться, удостовериться, что вы рядом, что вы со мной? Ведь и на моей Земле, и в мое время мы привыкли слышать голоса по радио, но, как сказал однажды писатель Илья Ильф, «радио есть, а счастья нет». Чтобы почувствовать себя счастливым, я должен видеть вас.