Холотропное сознание - Гроф Станислав - Страница 15

Переживания БПМ-II лучше всего можно охарактеризовать следующей триадой: страх смерти, страх никогда не вернуться назад и страх сойти с ума. Мы уже упоминали преобладание темы смерти; сюда часто входит ощущение, что наша жизнь подвергается серьезной опасности. Коль скоро такое ощущение есть, ум способен изобретать сколько угодно историй, дающих происходящему рациональное «объяснение» — надвигающийся инфаркт или инсульт, «передозировка», если переживание вызвано приемом психоделического вещества, и многое другое. Клеточная память о рождении может вторгаться в текущее состояние сознания с такой силой, что у человека не остается никаких сомнений в том, что он действительно близок к реальной биологической смерти.

Как правило, полная утрата ощущения линейности времени, связанная с этой матрицей, может вести к уверенности, что этот невыносимый момент будет длиться вечно. Этот вывод связан с той же ошибкой, что присуща традиционным религиям, которые понимают вечность как промежуток линейного времени, а не как переживание безвременности, то есть полного выхода за границы времени. Чувство полной безнадежности и страх «не вернуться», типичные для БПМ-II, просто входят в число эмпирических характеристик этого состояния и не имеют никакого отношения к реальному исходу этого переживания. Как ни парадоксально, но быстрейший выход из этой ситуации состоит в том, чтобы полностью принять безнадежность положения, что в действительности означает сознательное принятие первоначальных ощущений эмбриона.

Мир БПМ-II — с его всепроникающим ощущением опасности, космическим поглощением, абсурдным и гротескным восприятием мира и потерей утратой линейного времени — настолько отличается от нашей повседневной реальности, что, встречаясь с ним, мы можем думать, что находимся на грани безумия. Мы можем чувствовать, что потеряли всякий контроль над психикой или перешагнули за грань и подвергаемся серьезной опасности навсегда остаться психотиком. Догадка о том, что крайняя форма этого переживания всего лишь отражает травму начальных стадий рождения, могла бы помочь — или не помочь — нам справиться с ситуацией. Более умеренный вариант этого состояния характеризуется убежденностью в том, что через переживание БПМ-II мы обрели ясное и окончательное понимание абсурдности существования и того, что мы больше никогда не сможем вернуться к милосердному самообману, который необходим для преуспевания в этом мире.

Так же как и первая перинатальная матрица, БПМ-II обладает богатыми духовными и мифологическими измерениями. Архетипические образы, выражающие качество переживаний, принадлежащих к этой категории, можно найти в любых культурах мира. Мотив невыносимых духовных и физических страданий, которые никогда не прекратятся, находит наиболее полное выражение в образах ада и преисподней, присутствующих в большинстве культур. И хотя конкретика этих образов в разных культурных группах может различаться, большинство из них имеют важные сходные черты. Они представляют собой отрицательные эквиваленты и полярные противоположности различных раев, которые мы обсуждали в связи с БПМ-I. Атмосфера этих мрачных преисподних подавляет. Природы там либо вовсе нет, либо она испорченная, зараженная и опасная — топи и зловонные реки, дьявольские деревья с шипами и ядовитыми плодами, области, покрытые льдом, озера огня и реки крови. Человек может быть свидетелем или жертвой пыток, включающих в себя удары кинжалов, копий и вил демонов, вызывающие острую боль, варку в котлах или замерзание в холодных местах, удушение и раздавливание. В аду есть только отрицательные эмоции — страх, отчаяние, безнадежность, вина, хаос и смятение.

Соответствующие архетипические образы представляют вечное проклятие и муку. Судя по всему, особенно близко соприкасались с этим измерением древние греки. Их трагедии, выстроенные вокруг тем, связанных с вечными проклятиями, с виной, переходящей из поколения в поколение, и с невозможностью избежать своей судьбы, в точности отражают атмосферу БПМ-II. Персонажи греческой мифологии, символизирующие вечные муки, достигают героических масштабов. Сизиф изображен в глубочайшей пропасти подземного мира, где он тщетно пытается закатить в гору огромный камень, упуская его всякий раз, когда у него появляется даже малейшая надежда на успех. Иксион прикреплен к пылающему колесу, которое вечно кружится в преисподней. Тантала испытывает муки жажды и голода, хотя стоит в чистом пруду, а над его головой свисают сочные грозди винограда. А Прометей страдает, прикованный к скале и терзаемый орлом, который пожирает его печень.

В христианской литературе БПМ-II нашла отражение в «темной ночи души», о которой говорили мистики. В частности, св. Иоанн Креста, видел в ней важную стадию своего духовного развития. В этом отношении, особенно важна история об изгнании Адама и Евы из рая и о происхождении первородного греха. В Книге бытия Бог связывает эту ситуацию именно с рождением и родовыми муками, когда объявляет Еве: «В боли и скорби будешь рожать детей своих». Утрата божественной сферы описана в истории Падения Ангелов, которая привела к созданию полярности между небесами и адом. Христианские описания ада демонстрируют специфические связи с переживаниями БПМ-II.

В необычных состояниях многие люди догадываются, что религиозные учения об аде резонируют с переживаниями БПМ-II, и это придает правдоподобное звучание богословским концепциям, которые, иначе, могли бы показаться невероятными. Эта связь с ранними бессознательными воспоминаниями могла бы объяснять, почему образы ада и преисподней столь сильно действуют и на детей, и на взрослых. Описанные в Библии мучительные испытания Иова а также страдания, отчаяние, унижения, и распятие Христа тесно связаны с БПМ-II.

В буддийской духовной литературе символизм БПМ-II обнаруживается в рассказе о «Четырех знаках непостоянства» из жизнеописания Будды. Это относится к четырем событиям, оказавшим влияние на Будду Гаутаму и предопределившим его решение оставить семью и свою жизнь в королевском дворце и отправиться на поиски просветления. Во время путешествия за пределами города, перед ним предстали четыре сцены, которые произвели на него неизгладимое впечатление. Вначале он увидел дряхлого беззубого старика с седыми волосами и сгорбленным телом — так выглядела встреча Будды Гаутамы со старостью. Далее он увидел лежащего в придорожной канаве человека, тело которого было истерзано болью, и это была его встреча с болезнью. Третьим событием было столкновение с человеческим трупом, и оно привело его к полному осознанию существования смерти и непостоянства. Последним знаком для него стала встреча с бритоголовым монахом, облаченным в коричневато-желтую робу и излучавшим нечто такое, что, казалось, превосходило все страдания, на которые обречена плоть. Именно внезапное осознание бренности жизни, факта смерти и существования страдания побудило Будду Гаутаму отречься от мира и отправиться в свое духовное путешествие.

В эмпирической работе с БПМ-II люди нередко сталкиваются с кризисом, похожим на тот, что пережил Будда при встрече с «Четырьмя знаками непостоянства». Во время таких эпизодов собственное бессознательное снабжает человека образами старости, болезни, смерти и непостоянства, в конечном итоге, предопределяющими экзистенциальный кризис. Он видит пустоту бездуховной жизни, ограниченной искусственными удовольствиями и мирскими целями. Это откровение служит важным шагом к духовному раскрытию, которое начинается с раскрытием шейки матки, когда безвыходная ситуация БПМ-II меняется.

Люди часто называют «Ад» Данте драматическим описанием БПМ-II. Они считают всю «Божественную комедию» рассказом о преображающем путешествии и духовном раскрытии. К другим художественным произведениям, которые передают ощущения этой сферы, относятся романы и рассказы Франца Кафки, отражающие глубокую вину и мучения, работы Федора Достоевского, наполненные описаниями душевных страданий, безумия и бессмысленной жестокости, а также те отрывки из сочинений Эмиля Золя, где описываются самые мрачные и отталкивающие аспекты человеческой природы. Элементы второй перинатальной матрицы присутствуют и в рассказах ужасов Эдгара По, например в «Колодце и маятнике». Проклятие «Летучего голландца» и Вечного жида Агасфера, обреченных скитаться до конца мира — также подходящий пример из области литературы.