Полное собрание стихотворений - Северянин Игорь Васильевич - Страница 8

ШАМПАНСКИЙ ПОЛОНЕЗ

Шампанского в лилию! Шампанского в лилию!-

Ее целомудрием святеет оно.

Мignon с Escamilio! Migrion с Escamilio!

Шампанское в лилии – святое вино.

Шампанское, в лилии журчащее искристо,-

Вино, упоенное бокалом цветка.

Я славлю восторженно Христа и Антихриста

Душой, обожженною восторгом глотка!

Голубку и ястреба! Ригсдаг и Бастилию!

Кокотку и схимника! Порывность и сон!

В шампанское лилию! Шампанского в лилию!

В морях Дисгармонии – маяк Унисон!

1912. Октябрь

ПОЭЗОКОНЦЕРТ

Где свой алтарь воздвигли боги,

Не место призракам земли!

В Академии Поэзии – в озерзамке беломраморном -

Ежегодно мая первого фиолетовый концерт,

Посвященный внешним сумеркам, посвященный девам

траурным…

Тут – газеллы и рапсодии, тут – и глина, и мольберт.

Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой.

Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс,

Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,

Оттого, что груди женские – тут не груди, а дюшесс…

Наполняется поэтами безбородыми, безусыми,

Музыкально говорящими и поющими Любовь.

Золот гордый замок строфами, золот девушками

русыми,

Золот юным вдохновением и отсутствием рабов!

Гости ходят кулуарами, возлежат на софном бархате,

Пьют вино, вдыхают лилии, цепят звенья пахитос…

Проклинайте, люди трезвые! Громче, злей, вороны,

каркайте!-

Я, как ректор Академии, пью за озерзамок тост!

1911

ЭТО БЫЛО У МОРЯ

ПОЭМА-МИНЬОНЕТ

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж…

Королева играла – в башне замка – Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:

Королева просила перерезать гранат;

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,

До восхода рабыней проспала госпожа…

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

1910. Февраль

ЗИЗИ

Постигнуть сердцем все возможно

Непостижимое уму.

Бесшумно шло моторное ландо

По “островам” к зеленому “пуанту”.

И взор Зизи, певучее рондо,

Скользя в лорнет, томил колени франту…

Хрустит от шин заносчиво шоссе,

И воздух полн весеннего удушья,

В ее душе – осколки строф Мюссэ,

А на лице – обидное бездушье.

Зизи, Зизи! Тебе себя не жаль?

Не жаль себя, бутончатой и кроткой?

Иль, может быть, цела души скрижаль.

И лилия не может быть кокоткой?

Останови мотор! сними манто

И шелк белья, бесчестья паутину,

Разбей колье и, выйдя из ландо,

Смой наготой муаровую тину!

Что до того, что скажет Пустота

Под шляпками, цилиндрами и кэпи!

Что до того! – такая нагота

Великолепней всех великолепий!

1910. Февраль

КЭНЗЕЛИ

В шумном платье муаровом, в шумном платье

муаровом

По аллее олуненной Вы проходите морево…

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разузорена -

Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.

Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная…

Упоенье любовное Вам судьбой предназначено…

В шумном платье муаровом, в шумном платье

муаровом -

Вы такая эстетная, Вы такая изящная…

Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам?

Ножки плэдом закутайте дорогим, ягуаровым,

И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,

Жизнь доверьте Вы мальчику, в макинтоше

резиновом,

И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым -

Шумным платьем муаровым, шумным платьем

муаровым!..

1911

ВОЗДУШНАЯ ЯХТА

Ивану Лукашу

Я вскочила в Стокгольме на летучую яхту,

На крылатую яхту из березы карельской.

Капитан, мой любовник, встал с улыбкой на вахту,-

Закружился пропеллер белой ночью апрельской.

Опираясь на румпель, напевая из Грига,

Обещал он мне страны, где в цвету абрикосы,

Мы надменно следили эволюции брига,

Я раскрыла, как парус, бронзоватые косы.

Приставали к Венере, приставали к Сатурну,

Два часа пробродили по ледяной луне мы.

Там в саду урны с негой; принесли мне в сад урну.

На луне все любезны, потому что все немы.

Все миры облетели, все романсы пропели,

Рады были с визитом к самому Палладину…

А когда увидали, что поломан пропеллер,

Наша яхта спустилась на плавучую льдину…

1911

М-МЕ SANS-GENE

РАССКАЗ ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ

Это было в тропической Мексике,-

Где еще не спускался биплан,

Где так вкусны пушистые персики,-

В белом ранчо у моста лиан.

Далеко-далеко, за льяносами,

Где цветы ядовитее змей,

С индианками плоско-курносыми

Повстречалась я в жизни моей.

Я гостила у дикого племени,

Кругозор был и ярок, и нов,

Много-много уж этому времени!

Много-много уж этому снов!

С жаркой кровью, бурливее кратера,

Краснокожий метал бумеранг,

И нередко от выстрела скваттера

Уносил его стройный мустанг.

А бывало пунцовыми ранами

Пачкал в ранчо бамбуковый пол…

Я кормила индейца бананами,

Уважать заставляла свой пол…

Задушите меня, зацарапайте,-

Предпочтенье отдам дикарю,

Потому что любила на Западе

И за это себя не корю…

1910

ИЮЛЬСКИЙ ПОЛДЕНЬ

СИНЕМАТОГРАФ

Элегантная коляска, в электрическом биеньи,

Эластично шелестела по шоссейному песку;

В ней две девственные дамы, в быстро-темпном

упоеньи,

В ало-встречном устремленьи – это пчелки

к лепестку.

А кругом бежали сосны, идеалы равноправий,

Плыло небо, пело солнце, кувыркался ветерок;

И под шинами мотора пыль дымилась, прыгал

гравий,

Совпадала с ветром птичка на дороге без дорог…

У ограды монастырской столбенел зловеще инок,

Слыша в хрупоте коляски звуки “нравственных

пропаж”…

И с испугом отряхаясь от разбуженных песчинок,

Проклинал безвредным взором шаловливый экипаж.

Хохот, свежий точно море, хохот жаркий, точно

кратер,

Лился лавой из коляски, остывая в выси сфер,

Шелестел молниеносно под колесами фарватер,

И пьянел вином восторга поощряемый шоффэр…

1910