Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 20

— Чему?

— Да все тому, как удивительно находчив и как изворотлив наш разум. Чем меньше мы можем разобраться в том, что творится у нас под самым носом, тем больше нас тянет в заоблачные выси.

— Ты это обо мне?

— Конечно! — с жаром подтвердил Лягаш. — Конечно! Ибо прежде чем браться рассуждать о чем-то непонятном и далеком, нужно сначала решить дела простые, насущные. Вот, например, скажи: за что ты чуть было не убил того стражника? Да-да, того самого, который толкнул тебя на базаре.

— Но он обозвал меня дикарем!

— И вот за это ты решил его прикончить. Иначе говоря, убить. За то, что он, вполне возможно, сделал совершенно случайно — толкнул. Р-ра! Х-ха! «Толкнуть» и «убить» — разве это равноценные поступки? Разве это не дикость?

— А что я, по-твоему, должен был делать?!

— Я тоже спрашиваю, что?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш продолжил:

— А вот еще вопрос: а может, этот злополучный стражник был здесь совсем ни при чем, а просто подвернулся тебе под горячую лапу? Может быть, ты просто срывал на нем накопившееся в тебе зло? А вот такой поступок как раз и есть самая настоящая дикость, и, значит, стражник был совершенно прав, называя тебя дикарем. Ведь насколько я могу судить о случившемся, а я, признаюсь, давно уже очень внимательно слежу за тобой и знаю кое-что такое…

— Р-ра! Не будем об этом!

— Не будем, — закивал Лягаш, — согласен. Потому что истинная причина всей этой истории тоже не очень-то желает огласки.

— Не будем!

— Не будем, — вновь кивнул Лягаш, — не будем. Но тогда мы заодно не будем вспоминать и Солнце, и Луну, они уж слишком от нас далеко, точнее, высоко, нам их все равно не достать, так что лучше спустимся на землю, к делам простым, обыденным. И поэтому я опять повторяю: так как же тебе здесь?

— Но я же говорил уже…

— Я не о яме — вообще. Как тебе здесь, в казарме, в Дымске?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш, немного подождав, сказал:

— Ну, если ты сам не хочешь об этом говорить, тогда скажу я. Так вот: ничего страшного не произошло, просто тебе уже тесно в казарме, ты перерос ее. А если так, тогда тебе пора поскорее из нее выбираться. Но сперва нам надо выбраться из этой ямы. Вставай, пойдем!

— Куда?

— На Верх, ко мне. Ты ведь еще ни разу не был у меня на Верху, так что пора уже и посмотреть, как я там живу, как устроился. Между прочим, очень даже неплохо. Да и потом… Наша беседа, я надеюсь, еще далеко не закончена, но мне не хотелось бы продолжать ее здесь, в этой яме. То, о чем я собираюсь тебе сказать, весьма серьезно… Вставай же, ну!

Но Рыжий не вставал. Лягаш стоял над ним, ждал. Ждал…

И наконец Рыжий сказал:

— Нет, я не пойду. Я ведь наказан. И мне еще три дня нужно сидеть, и…

— А! — усмехнулся Лягаш. — Все понятно. Опять, значит, как в Выселках. Помнишь небось? Я звал тебя, ты отказался. А после было что? Ведь же пошел!

— Нет, не пошел! — зло выкрикнул Рыжий. — А ты меня увез. Украл!

— Украл? И что, ты об этом жалеешь?

— Да!

— Вот даже как!

— Да, даже так!

— И не пойдешь со мной?

— И не подумаю! Довольно! Тогда ушел с тобой — и что я здесь нашел? Х-ха! «Вверх, вверх, вверх!» — ты говоришь. Да только нету Верха! Есть только низ да ямы! И грязь! И ложь! И Солнца нет, и нет Луны, и…

Рыжий поперхнулся и замолчал, застыл. Так и сидел — молчал, не шевелился. Тогда Лягаш…

— Ар-р! — закричал. — Ну и сиди! Вот уж действительно, ты — ведьм…

— Что?!

— Ничего! — Лягаш вскочил, полез наверх.

Вылез, брякнул решеткой, пошел…

Нет, не пошел — вернулся. Стоял над ямой и смотрел на Рыжего, молчал. И Рыжий на него смотрел — задравши голову, оскалившись. Потом сказал:

— Да, это так. Я — ведьмино отродье. И в другой раз прошу тебя все договаривать!

Лягаш сверкнул глазами… Но смолчал. Зло сплюнул в сторону, ушел.

И снова наступила тишина. Спокойно стало, хорошо. Сверху падает снег. Снег — это, конечно, красиво, но много снега — это уже плохо; по рыхлому снегу бежать тяжело. И если бы один бежал, так ни за что бы не загнал, а так мы время от времени меняемся: то Косматый ведет, то Заика, то я, потом опять Косматый и так далее. По совести. А последним, когда мы уже настигаем, вперед всегда выбегает Вожак, он тогда первым и бросается, а мы уже за ним… А тут, у этих чужаков, всегда бежишь один. Мало того: бежишь, бежишь — а потом обязательно в яму! И в эту яму падаешь и падаешь и падаешь, все летишь и летишь, кувыркаешься, а эти лучшие стоят там, наверху, и улюлюкают тебе вслед, свистят да и еще кричат: «Отродье! Ведьмино отро…»

А снег все падает и падает; это, должно быть, наступает оттепель. А вот если бы после оттепели все это сразу прихватил настоящий, хороший мороз — вот было бы тогда хорошо! Потому что тогда все сугробы покрылись бы настом. А по крепкому насту бежится легко, по насту ты бы и один легко управился с добычей. А так, пока еще та оттепель, пока тот мороз…

Снег падает и падет. Тихо кругом. Смеркается…

А вот уже и ночь пришла, и ты опять всю ночь сидел, смотрел на небо, думал: не надо путать, мир — это не ямы, мир — это ночь, пустота и темнота, глаза должны привыкнуть к темноте, и это, собственно, все, что нам нужно в этой жизни.

Глава одиннадцатая — ГЛАЗАСТЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Через три дня его сидение закончилось — утром пришел конвой. Услышав их шаги, Рыжий застыл, не поднимая головы. Чуял — Брудастый там, Овчар, Бобка, Рвач, Храп. Остановились. А вот от них отделился Овчар, подошел к самой яме, опять — только для виду — повозился у замка, потом резко поднял решетку.

— Эй, Рыжий! — окликнул Овчар. — Ты чего? Вылезай!

Рыжий полез из ямы. Вылез. Глянул — да точно, Овчар и трое этих, и с ними Брудастый. И все они, даже Брудастый, с недоумением смотрят на него. Ну, еще бы! Ведь «вылезалка» — это всегда шумный, славный праздник. Сначала вылезший братается с друзьями, потом друзья его хватают и, раскачав как следует, подбрасывают вверх, а он визжит, кричит, ругается, и все они кричат! Потом они опять его подбрасывают! И опять! Ну, и так далее. А тут…

Рыжий стоял, молчал. И все они тоже молчали. Потом Брудастый с лязгом опустил решетку и спросил:

— Ты что, не рад, что ли?

Рыжий в ответ только оскалился. Брудастый, поморгав, сказал:

— Ну, ничего, это с морозу так. Потом оттаешь! Да, завтра, кстати, на Быстром Лугу у нас будет охота. Порс?

— Порс, — вяло отозвался Рыжий.

Ну а приятели, те вообще промолчали. Да и о чем тут было говорить? Вылезалки, дело ясное, нынче не будет. И Рвач рассерженно спросил:

— Ну что, тогда на пар?

Все закивали — да, на пар. И не спеша, молчком, след в след, они обогнули дровяной сарай, а там, наискосок через двор, и еще раз за угол, вышли к главному крыльцу. Там расселись на нижних ступеньках и молча, как и все до этого, принялись ждать остальных. Вскоре из казармы вышли остальные. Тоже расселись на крыльце, и тоже скучали и маялись. Потом пришел парильшик — тощий, сильно плешивый старик — и позвал их всех в баню. Все сразу оживились, побежали. Баня была недалеко, в полусотне шагов, рядом с прудом. Баня была хорошая, пар сухой и стоячий, и парились они нещадно, и то и дело бегали на пруд, и кидались там в прорубь. Рыжий не бегал — не хотел. Да его и не звали. Им было хорошо и весело, шумно и лихо. И лихо они парились, и лихо бежали обратно в казарму, там лихо чистили ремни, точили когти. Обеда тогда не было, обед перед охотой не положен. И в город их тогда не отпустили. Они шатались по казарме, зубоскалили. Играли в кубик, в волосок. В волосок — это когда тебя из-за спины щиплют за ухо, а ты, ведущий, не оглядываясь, должен угадать, кто это сделал. Как угадал — так ты клыка ему за это, а нет, так они все тебе…

Р-ра! Вот так развлечения! Рыжий лежал на своем тюфяке и молчал; его не трогали, не звали, к нему не подходили даже — сторонились. И это хорошо! Он улыбался. Потом, когда уже начало смеркаться, из города вернулся Клыкан и принес им всем вина. Они сразу закрылись и начали пить натощак и пели шепотом и шепотом смеялись. Потом они боролись, кто кого, и лучшим в борьбе был Овчар, самый трезвый из них. Рыжий лежал, смотрел на них и морщился. И что с того? Его уже совсем не замечали, уже гульба была в самом разгаре, а тут еще пришел Рябой и тоже притащил с собой вина… И от него-то вскоре все они и полегли, пьяно заснули, захрапели. Вот так-то вот, такие они, эти лучшие! Вот такова она, эта казарма — храп, чмоканье, сопенье, духота. И теснота неимоверная. Да, прав Лягаш: скучно тебе в казарме, гадко, постыло, ты перерос ее. Так, может быть, и вправду было бы разумнее, как говорил Лягаш…