Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 72

…Вот и все. Они остались там: кричат, визжат среди горящих волн, а мы — прямо на юг. Гребите же, ведь жар какой, а страх какой, какое жуткое, невиданное зрелище! Гребите, ну! Давай, лох, налегай! Вскочил — и в грудь веслом, упал — весло на грудь, вскочил, упал, вскочил-упал, вскочил-упал; в-ва-ва-ва-ва!..

— Хва! — рявкнул адмирал.

Запели боцманские дудки — значит, отбой, весла суши, значит, ушли-таки! Ф-фу! В-ва… «Седой Тальфар» лег в дрейф, его слегка качало на волнах. Весла заложены, оснастка чуть скрипит, вяло трепещут паруса, на банках — тишина: гребцы сидят, устало, изможденно отдуваются. А по рядам для них уже несут хлеба, кувшины. Краюху обмакнул в кувшин — и в пасть, и этому — в кувшин и в пасть, и этому. Жуют гребцы. Хлеб да вино — чего еще желать, если живым ушел? А там, на выходе из Внешней Гавани…

Хинт догорел уже, пошел ко дну. И Щер идет. А двое, те, что оказались рядом с ними, те еще горят. Крик, перебранка на воде; мелькают головы — все меньше, меньше их, этих голов. Их вскоре вовсе не останется, ибо никто не идет им на помощь. Да и куда, скажи, идти — в огонь, что ли? Вон как он плещется, огонь, вон на волнах как вверх да вниз, вверх, вниз… И двадцать пять галер стоят не шелохнувшись и смотрят, как горят и тонут их товарищи. Но разве можно упрекнуть их, уцелевших, в трусости?! Да ни за что! Ибо такого дикого огня никто вовек не видывал. Р-ра, тут было чего испугаться! Огонь, который, как живой, взмывает, разлетается, жрет все подряд — и дерево, и воду — с ним разве можно совладать? Вот и стоят они, оцепенев от ужаса, и… Тьфу! Ганьбэй и есть Ганьбэй! И Рыжий опустился на сидяк, и замер, опустивши голову. Вай Кау рассмеялся и сказал:

— Вот так-то вот! — А после закричал: — Сигнал давай!

Дали сигнал — флажками: «Я жду вас». Но зря — никто из них, бунтовщиков, на это предложение не отозвался, с места не сдвинулся. Р-ра, ну еще бы! Гореть, как Хинт, — кому это охота? Вот и стоят они, молчат… Но ведь и не уходят! Почему? Вай Кау взял подзорную трубу и принялся внимательно рассматривать противника. Осмотр, видимо, вполне его устроил, и потому он приказал играть полный отбой. Сыграли. Полегли. Солнце уже стояло высоко; вторая утренняя вахта перевалила на вторую склянку. Все крепко спали, даже у баллист. Баллисты, кстати, уже снова зачехлили. И адмирал ушел к себе в каюту; о Рыжем он словно забыл, не звал с собой и даже не кивнул ему — прошел, насвистывая марш, спустился вниз и затворился у себя. Рыжий, не зная, чем ему теперь заняться, сперва стоял у румпеля, смотрел на Океан, пытался думать, представлять, что будет дальше, — но не представлялось. Перед глазами был только огонь, в ушах гудел только огонь, и чуял он только огонь — невиданный, неукротимый, ненасытный. И Рыжий, как ни унимал себя, а щурился и щерился, и била его дрожь, и стыла в жилах кровь, и… Р-ра! Огонь — и страх! Как будто снова ты в Лесу, и снова ты дикарь и ничего не знаешь, а веришь лишь… Р-ра! Р-ра! Подумаешь, огонь! Вон эти все лежат и спят себе, что им этот огонь?! А кто они такие? Да дикари! Да те же тягуны, только на веслах. А сам ты?.. Р-ра! Тьфу! И Рыжий развернулся, перешел, сел возле кормового флага и принялся смотреть на тот самый огонь, на Гавань, на Ганьбэй. Ганьбэй молчал, как будто ничего и не случилось. И форт молчал. И корабли бунтовщиков стояли, мачт не поднимали. Да и огонь притих и поунялся, и не гудел уже, а лишь едва потрескивал, и ветер перестал нести запах паленой шерсти…

А вот огонь и вовсе догорел, в последний раз взметнулись языки — и словно ничего и не было; рябь на воде, там-сям белеют буруны…

Вот, значит, почему Вай Кау смело шел в прорыв — он знал, что никому против того огня не устоять. А где он взял его? Как это где! Небось такой же, как и ты или Ларкен, пришел и научил, и…

Р-ра! На кораблях зашевелились!..

А вот они и мачты уже подняли. А вот уже и сдвинулись, построились теперь уже в кильватер — и медленно пошли в глубь Гавани. Должно быть, им сигналили из форта, но вот какой это был сигнал, понять было нельзя. А солнце поднималось выше, выше, и лишь только оно взойдет в самый зенит, как…

Р-ра! Ганьбэй и есть Ганьбэй! И двадцать пять галер, которых пощадил дикий огонь, еще найдут свое пристанище на дне — Вай Кау все учел, все просчитал. А что он приготовил этим, спящим? И Рыжий расстегнул лантер, полез за пазуху и достал оттуда адмиральскую карту, развернул ее, глянул… Да, так оно и есть, еще один обман! Ведь этот будто южный континент, который адмирал вот здесь нарисовал, взят с потолка, рассчитан на невежд, ибо стоит только нам вспомнить ну хотя бы то, что всем нам хорошо известно из… Вот то-то и оно! Нам — да, а им это разве известно? Им вообще хоть что-нибудь известно?! И потому им все что хочешь можно показать и доказать. Что адмирал и делает. И, может быть, он прав. Ибо пока его обман раскроется, то мы уйдем уже довольно далеко. А вот бунтовщики… Ар-р! Р-ра! И Рыжий снова затолкал карту за пазуху, сел поудобнее и принялся смотреть то на эскадру, то на форт.

Вскоре эскадра скрылась за скалой. Теперь она проходит Внутреннюю Гавань. А Лапый, надо полагать…

А солнце поднимается все выше.

А те уже небось швартуются. А Лапый…

А солнце поднимается!

А те уже…

А…

Р-ра! За спиной шаги! Рыжий поспешно оглянулся, успокоился. Это Вай Кау быстро вышел из каюты, дал знак, и протрубили — враз — побудку, гролль и марш. Гребцы поспешно поднимались и принимали гролль и строились на верхней палубе — надстройке между мачтами. Когда весь экипаж уже стоял не шевелясь, плечом к плечу, и взгляды их были направлены на берег, на Ганьбэй, только тогда Вай Кау, а за ним и Рыжий, прошли с кормы и встали перед строем. На этот раз Вай Кау ничего не говорил, а медленно и со значением достал серебряный хронометр и принялся внимательно смотреть на циферблат. Затем — все также медленно и также со значением — Вай Кау поднял свободную лапу и, когда быстрая стрелка едва только коснулась верхней риски, дал резкую отмашку…

Взрыв! Грохот! Дым! Форт да и вся скала под ним взлетели в воздух! Лапый действительно кремень — не подкачал: рвануло ровно в полдень! Гр-ром, гр-рохот, эхо, всполохи — и форта нет, и весь Ганьбэй в дыму, в огне. И вот уже из Гавани идут за валом вал, и вот уже «Тальфар» взлетел-упал, взлетел, упал, взлетел… и медленно осел, и закачался, заскрипел оснасткой на свежей волне. А экипаж по-прежнему стоял не шевелясь, молчал, смотрел на клубы дыма, на огни…

— Р-рняйсь! — рявкнул адмирал.

И строй, как завороженный, — шварк, шварк, пасть вправо, пасть вперед. А адмирал:

— Вот так-то вот! — сказал и засмеялся, и добавил: — Теперь нам здесь уже точно делать нечего. К веслам! В-ва! В-ва! На юг!

Глава седьмая — НА ЮГ

И они шли на юг. По целым дням гребли, а вечерами, лишь только солнце начинало погружаться в Океан, они сразу сушили весла, убирали паруса. «Седой Тальфар» ложился в дрейф, они кормились. Потом звучал сигнал «всем-всем шабаш!» — и они отдыхали. А утром вновь сигнал — «на банки! порс!» — и они вновь гребли. Шли при попутном ровном ветре, гребли вполсилы, не спеша. Да адмирал иного и не требовал. Он говорил:

— Успеется. Все схвачено. Вот где оно!

И всем желающим показывал ту самую, поддельную карту — он еще в первый вечер взял ее у Рыжего, снес на шкафут и там опять всем показывал и нагло утверждал, что карта эта верная, надежная, но вот только о том, как она к нему попала, о том он никому не скажет — такое слово дал. И тут же весьма прозрачно намекал на то, что тот, кто дал ему эту карту, лично был на том Континенте, прошел его и вдоль и поперек, провел промеры сорока семи фарватеров, сделал отметки приливов-отливов, а после… А после адмирал и вообще нес какую-то дикую несуразицу, бессвязную, крикливую нелепицу…

Но эти ему верили. И на «Тальфаре» все было спокойно — день, два, четыре, семь. Они гребли усердно, добросовестно. И ветер был попутный, ровный, кормежка была сытная — чего еще желать? И, кстати, не только одни гребцы, но ведь и сам Рыжий в эти дни был всем доволен. А что! И качку он легко переносил, и весь экипаж с почтением и даже некоторой опаской поглядывал на него, когда он с важным видом выходил на ют, смотрел в подзорную трубу на горизонт, потом на облака, потом сверялся с компасом и делал лаговые записи, а после сверху вниз поглядывал на них, гребцов — и снова уходил в каюту… к которой, кстати, ни один из них не смел даже приблизиться, ибо кто они — черная кость, их место — кубрик, нары, им в ночь огня не разводить, им ночью только спать.