Вторая Нина - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 41

Но как? Как это сделать?

Я села на постели и, широко раскрыв глаза, всматривалась в темноту, будто от нее ждала ответа.

И дождалась. Во всяком случае, додумалась. Нашла выход.

Это был трудный, роковой шаг, зато — спасительный. От меня требовалось: одеться поскорее, закутаться с головой в «собственную» пуховую шаль, привезенную из Гори, спуститься до нижнего этажа по черной лестнице, попасть в подвал, где было спальное помещение женской прислуги, оттуда — в дальний угол сада, где имелась крошечная калитка, которую никогда не закрывали на ключ и… я была бы спасена. Лишь бы удалось выбраться за институтские стены, тогда, на мой взгляд, не составило бы особого труда найти на вокзальной площади дом, где остановился князь Андро, и умолить его взять меня с собой на Кавказ…

Да, да, конечно, иначе и быть не могло. Я все равно не пережила бы того позора, который ожидал меня завтра… А там, на Кавказе, радость жизни под родным небом, под кровом дедушки Магомета! Здесь мне некого было жалеть, кроме Люды. Но с ней я надеялась объясниться после. Она поймет, наконец, что я не могла поступить иначе. Я ей все расскажу там… после… на Кавказе и вымолю прощение… А теперь туда… скорее… к Андро, на свободу!

Лихорадочно, трясущимися руками застегивала я крючки на платье, шнуровала прюнелевые ботинки. Однако волнение отнюдь не мешало мне думать о завтрашнем реванше.

«Как удивятся девочки! Какое растерянное, глупое лицо будет завтра у Арно, когда она не найдет меня в постели. А Перская? Сколько слез прольет бедняжка, пока не узнает о моей судьбе…»

Я осторожно выбралась из дортуара, бесшумно сбежала с лестницы и очутилась на темной площадке — перед дверью подвального помещения. Здесь я перевела дух и, осенив себя широким крестом, вошла в длинную, неуютную комнату, освещенную дрожащим светом ночника, где стояло не меньше сорока кроватей. Обитательницы подвала крепко спали. Но риск оставался, ведь каждую минуту любая из них могла проснуться и, обнаружив здесь чужого человека, заподозрить меня в чем только ни вздумается…

Затаив дыхание, я кралась по узкому проходу между двумя рядами постелей.

— Кто там ходит — спать не дает? — послышался заспанный, сердитый голос, когда я была почти у цели, оставалось открыть дверь в сени.

Ни жива, ни мертва прижалась я к стене. Всклокоченная голова поднялась с подушки — девушка обвела сонными глазами спальню и, очевидно, никого не заметив, тяжело бухнулась обратно.

У меня отлегло от сердца. Я быстро открыла дверь, пробежала сени, толкнула вторую дверь и очутилась в институтском саду.

Столетние деревья, мерно покачивая вершинами, точно переговаривались друг с другом тихими, скрипучими голосами. Месяц прятался за облаками. Осенний ветер пронизывал насквозь, усиливая предутренний холод, так что пуховой платок, дополнивший мой легкий не по сезону костюм, пришелся весьма кстати.

Не глядя по сторонам и, как говорится, не чувствуя под собой ног, я бросилась к калитке, ведущей из большого сада в палисадник, примыкавший к улице. Старик-сторож, сидя на тумбе, клевал носом.

«А что, если он проснется, когда я подойду к калитке, и поднимет шум? — мелькнула у меня тревожная мысль. — Тогда весь мой план пропал!»

Что это было — разумное опасение или недоброе предчувствие, ниспосланное свыше?

Неслышно, крадучись, я подошла к калитке, положила руку на задвижку и изо всех сил рванула ее. Калитка, не скрипнув, отворилась. Сторож спал.

Я почувствовала себя уже на свободе, и вдруг… чья-то рука легла мне на плечо…

Я тихо вскрикнула и, обернувшись, увидела старую знакомую — гардеробную Аннушку.

— Барышня! Золотая… Бога ради! Домой скорее! — шептала она.

Как на грех, проснулся сторож, вскочил и сердито заворчал:

— Ну, кого еще здесь носит нелегкая?

— Скорее! Бежим скорее! Не дай Бог, хватятся! — с непонятным отчаянием зашептала Аннушка и, крепко-крепко схватив меня за руку, куда-то потащила.

Ничего не понимая, я в растерянности следовала за ней. Но когда Аннушка, пройдя через длинную спальню в подвале, вывела меня на нижнюю площадку черной институтской лестницы, я поняла, что мне помешали бежать, и желанная свобода снова потеряна…

Я с ненавистью взглянула в испуганное и взволнованное лицо красавицы-Аннушки.

— Кто вас просил мешать мне? — гневно воскликнула я и без сил опустилась на холодные ступени лестницы.

— Я! Я виновата во всем, — послышался хорошо знакомый, звенящий голосок.

Я быстро подняла голову. Да, передо мной стояла Рамзай.

— Я видела, с каким убитым видом поднялись вы в дортуар, узнала от Арно, что ожидает вас завтра, видела ваши мучения ночью и пошла за вами следом. Когда вы вышли в сад, я разбудила Аннушку и послала ее догнать вас. Я виновата во всем! Но я так боялась за вас, Нина!

— Что вам надо от меня! Какое вам дело до меня? — начала было я запальчиво, но мне поневоле пришлось замолчать…

Худенькие руки обвились вокруг моей шеи, зеленые глаза блеснули совсем близко от моего лица, и Лидия Рамзай сжала меня в своих объятиях.

— Нина! Дорогая! Милая! Одинокая моя! Гордая моя! Прости ты меня, Бога ради… Уж такая я есть! Не взыщи! Со всеми я такая — своенравная, капризная, злая… Они довели до этого… Они все такие верченые, глупенькие, пустые… И вдруг ты пришла. Сильная, своеобразная, гордая. Я хотела сломить твою гордость. Подчинить тебя хотела. И не смогла. Я в тебе родную душу угадала и с первой минуты полюбила… Только мой каприз, моя гордость против тебя шли. А сегодня… Когда я тебя с этим грузинским князем увидала и поняла из твоих слов, которые нечаянно услышала, как тебе тяжело, как ты страдаешь, я сказала: «Баста. Нина Израэл — чудная, славная, прелесть и Нина Израэл будет другом Лидии Рамзай». Да?

Она стояла предо мной взволнованная, бледная, кроткая… Протягивала руки, и глаза ее сияли неизъяснимой любовью и лаской.

И тут я впервые поняла, что большая часть моих горестей зависела от отношения ко мне этой чудной, давно любимой мной девочки.

Теперь мое бегство казалось мне смешной и нелепой выходкой, и предстоящее внушение воспринималось мной без малейшего драматизма.

— Лида! Лида! Дорогой друг мой! — прошептала я, бросаясь на шею друга, обретенного тяжелой ценой страданий.

А Лида между тем говорила:

— Ты не бойся… Завтра мы всем классом к maman пойдем и отстоим тебя грудью. Арношка придирается к тебе, это и слепой увидит, мы подтвердим это, даю тебе слово. А ты, Нина, обещай мне никогда не прибегать к такому ужасу, который выдумала сегодня. Нельзя быть малодушной, бесхарактерной, слабой! Надо уметь терпеть, Нина! Только слабые люди не выносят страданий. Ты сама должна не уважать подобных людей. Моя судьба похожа на твою — меня тоже привезли сюда, непосредственную, вольную, избалованную, и заперли, как птицу в клетке. И я злилась и страдала, и на неповинных девочках вымещала свое горе. Помнишь историю с Пуд? Вот тебе образчик. Ты пристыдила меня тогда, и я больше не повторяла подобных проделок. С тех пор я стала другой. Нина, милая! Как я рада, что нашла в тебе друга, дорогая моя! Ведь ты мне друг? Правда, Нина?

Вместо ответа я горячо поцеловала ее, и мы, крепко обнявшись, поднялись в дортуар.

Мы обе не спали в эту памятную для меня ночь. До самого утра продолжалась пылкая дружеская беседа.

Синее небо, чинаровые рощи и исполины-горы как будто отступили в эту ночь на второй план. Равно, как и петербургские впечатления. Все заслонила хрупкая фигурка девочки с удивительными, сияющими зелеными глазами.