Прощайте, любимые - Горулев Николай - Страница 58

— Я же говорила вам, что Владимир Петрович золотой человек.

Ребята промолчали. Впервые так близко видели они врага и с тревожным любопытством наблюдали за ним, как наблюдают за поведением диковинного зверя. Солдаты курили, смеялись, не обращая на ребят никакого внимания. Были они, как на подбор, крепкие и плечистые, на вид не старше тридцати лет. В сторонке держался, очевидно, их командир, упитанный коренастый мужчина в мундире, который с трудом застегивался на животе. Он покровительственно посматривал на солдат, улыбался их шуткам и поглядывал в сторону канцелярии, куда ушли офицер с Кузнецовым.

Ребята сгребли золу и, не зная, что делать дальше, стояли притихшие и настороженные.

Открылась дверь канцелярии. Первым вышел офицер, за ним Кузнецов.

— Вы так говорите, — сердито бросил офицер, — словно у вас не госпиталь, а больница.

— Под госпиталем у нас остался один только корпус... — Кузнецов показал на трехэтажное здание, стоявшее особняком, — а остальные — с гражданским населением... оно страдает от войны не меньше военных.

— Допустим, — согласился офицер. — Значит, нет у вас ни комиссаров, ни евреев?

— Вы ведь познакомились с историями болезни.

— Куда же они подевались? — Офицер достал сигарету, закурил и вопросительно посмотрел на Кузнецова.

— Нынешней ночью они ушли из города. Офицер расхохотался.

— Тогда все в порядке, — громко сказал он. — Из Могилева никто не вышел живым... Покажите ваши палаты.

Кузнецов поднялся на крыльцо. Офицер кивнул упитанному командиру. Тот отдал какие-то распоряжения, и вслед за Кузнецовым в помещение вошло человек пять солдат. У машины осталась еще одна группа.

— Надо бежать, — сказал Сергей. — Пока не поздно.

— Здесь вас никто не тронет... — прошептала Маша. — Останетесь санитарами. Будете работать под началом Владимира Петровича.

— Как ты все легко решила, — сказал Сергей, ковыряя лопатой золу от костра. — Еще неизвестно, чем кончится ревизия этого офицера.

— Пока все идет хорошо.

— Если повезет, я останусь, — Эдик с нежностью посмотрел на Машу.

— На твоем месте я поступил бы точно так, — продолжал Сергей. — А нам с Верой... не собираться же всем в госпитале. Хорошо, если устроится, один из нас...

В коридоре корпуса, куда вошли солдаты, раздался крик, а потом гомерический хохот. Забыв о предосторожности, ребята бросились на крыльцо, но им перегородил дорогу солдат. А в коридоре гитлеровцы избивали щуплого худощавого мужчину в белом халате. Они встали по обе стены коридора и ударами кулаков перебрасывали его, как мяч, от стены к стене.

— Юде! Юде! — горланили солдаты, багровые от удовольствия и гнева.

— Это доктор Сердубович, — тихо сказала Маша. — Он еврей. Не послушался Кузнецова и остался.

Офицер, с улыбкой наблюдавший эту сцену, что-то сказал упитанному командиру. Тот опрометью бросился по коридору, выскочил на крыльцо, оттолкнул ребят, достал из кузова грузовика толстую пеньковую веревку и вернулся.

Доктор уже лежал на полу. Солдат затянул веревку на его шее и потянул по коридору на двор. Позади с хохотом, криком и свистом шла процессия во главе с офицером.

— Юде! Юде фарен зи!...

Безжизненное тело Сердубовича билось на ступеньках крыльца. Его вытянули во двор и пытались поставить на ноги. Сердубович был без сознания. Офицер кивнул упитанному командиру. Тот выхватил парабеллум и выстрелил несколько раз в грудь доктору.

Ребята сгрудились испуганной стайкой. А на крыльце стоял белый, как вата, доктор Кузнецов и молчал. Губы его вздрагивали, но он сдерживал себя огромным усилием воли.

Офицер посмотрел на него и зло усмехнулся}

— Доктор Кузнецов, подойдите сюда!

Владимир Петрович медленно спустился с крыльца и подошел к офицеру, который продолжал улыбаться.

— За первый небольшой обман мы делаем вот так! — Офицер размахнулся и ударил Кузнецова по лицу.

Маша вскрикнула.

Кузнецов стоял не шелохнувшись. Только желваки нервно двигались на щеках.

— Из гуманных соображений, — важно сказал офицер, — германское командование временно разрешает функционировать госпиталю. Как госпиталю военнопленных. Корпус с ранеными будет немедленно взят под охрану. Вы и остальной медперсонал у нас в плену. Понятно?

— Не совсем, — глухо произнес Кузнецов. — У нас много вольнонаемных из гражданского населения. Персонал больницы.

— Эти не в счет. А за пленных отвечаете головой.

— И за умирающих? —спросил Кузнецов.

— Будете предоставлять документы. — Офицер перешагнул труп Сердубовича, сел в кабину и захлопнул дверцу. Солдаты заняли места в кузове. Машина взревела и, круто развернувшись, выехала в ворота госпиталя. На крыльцо вышел Пашанин с незнакомым человеком в белом халате.

— Это Паршин, — сказала Маша. — Друг Владимира Петровича.

Кузнецов наклонился над Сердубовичем, снял с шеи пеньковую веревку. Подошли Пашанин и Паршин. Они подняли тело своего товарища и понесли в морг.

Сергей снял с себя халат и отдал Маше:

— Нам пора.

— Счастливо, ребята... — сказала Маша, взяв под мышку халаты Сергея и Веры, — Счастливо.

В глазах ее стояли слезы.

Глава третья

ЗАПАДНЯ

Пока за Днепром гремели орудия и полыхало зарево, Федор надеялся на перемены. Он торопился и торопил Нину, как будто от нее зависело его выздоровление. На счастье, рана быстро затягивалась, как утверждала Нина, потому что пуля не задела кости. Федор уже ходил по двору, правда, с палочкой, но ходил ежедневно, чтобы тренировать ногу. Нина ссорилась с ним за эти тренировки, но ничего поделать не могла — Федор оказался на редкость упрямым.

С Ниной у них сложились странные отношения — поначалу полуофициальные, как у секретаря комитета с комсомольцем своей организации. Она часто вспоминала институт, чтобы лишний раз показать Федору, что она принимала участие во всех мероприятиях комитета, а он ломал голову и никак не мог вспомнить эту девушку среди активистов. Нина замечала это и переводила разговор в другое русло — высказывала свое отношение к поведению некоторых студентов и студенток, которых знал весь институт. И первой, конечно, подверглась критике Вера.

Федор вспылил:

— Ты даже не догадываешься, какой это человек!

В голосе Федора прозвучало восхищение, и Нина не то смущенно, не то иронически заметила:

— Любопытно..., Было в этом и едва уловимое чувство ревности, которое вызвало у Федора улыбку.

— Лично я к этой истории не имею никакого отношения.

— А почему защищаешь?

— Чтобы судить о человеке, надо с ним пуд соли съесть.

— Значит, которые осуждали ее, ошибаются, а ты один прав?

— Во-первых, я не одинок. Во-вторых, пережевывать старые сплетни невкусно.

Разговора не получалось.

И так изо дня в день. Другая бы махнула рукой, а Нине очень нравился Федор. Она боялась признаться себе в том, что любит его, и не могла представить, как она будет жить одна, когда Федор выздоровеет и уйдет из дому.

Мать Нины, Евдокия Михайловна, видела, как мается дочь, и не вмешивалась — сами разберутся. Но время шло, сами они не разбирались, а матери больно было слышать среди ночи приглушенные рыдания Нины.

Однажды, когда Федор вышел на очередную тренировку, мать сказала Нине:

— Дочюшка, не страдай ты за ним. Видно, другая у него на душе, коль он как слепой рядом ходит.

Нина зарделась и, стараясь придать голосу игривость, бросила:

— И откуда вы это взяли, мама? Очень он нужен. Вот пройдет у него нога — и на все четыре стороны.

Мать набросила косынку на гладко причесанную седеющую голову и улыбнулась:

— Ну, раз такое дело, тогда конечно... А то жалко мне глядеть на тебя со стороны...

И вот наступил день, когда рухнули надежды Федора на перемены. За Днепром наступила томительная тишина. Федор все ждал, что она взорвется ожесточенной перестрелкой и это будет означать, что гарнизон борется, что он живет. Но перестрелки не было, и Федор сник.