Прощайте, любимые - Горулев Николай - Страница 74

— А сколько человек вы грузите на такую повозку?

— Не деньги, не считал, — огрызнулся санитар.

«И зачем это ему? — подумал Эдик. — Везут и везут. Читай себе своих „Трех мушкетеров“ да поправляйся от холецистита. А что, если... — Эдик похолодел от мысли, которая неожиданно пришла к нему. — Что, если кто-нибудь проверит, сколько вывезено и сколько похоронено? Надо обязательно сказать Маше, посоветоваться с Кузнецовым — способ спасения выздоравливающих становится весьма рискованным».

В тот день Эдик был угрюм и неразговорчив. Гогия, который возвращался с Мышаковки в хорошем расположении духа, все допытывался:— Что нос повесил, дорогой? Ты считал, — снижал он голос до шепота, — сколько людей спасли мы с тобой под руководством главного врача? Придет время — они нас обязательно вспомнят. Правда, удобств при этом не было, но все-таки... Не забудут нас ребята, обязательно вспомнят.

Эдик сидел на повозке, свесив ноги. Колеса трясло на булыжнике. В другое время Эдик шел бы пешком, а сейчас вопрос Милявского, с которым он обратился к Гогия, лег неожиданной тяжестью. Хотелось отдохнуть и подумать.

А Гогия словно прорвало:

— Представляешь, что кто-нибудь из наших крестников станет за войну известным генералом. Весь мир будет знать, что мы с тобой спасли ему жизнь. Ты спросишь откуда? Он напишет об этом в своих воспоминаниях. Нас разыщут и, наверное, наградят. А?

— Ох, и болтун ты, Гогия!

— Не обижай меня, дорогой. Хотел тебя немножко расшевелить. Но вижу — не помогает...

В больнице Эдика ждали новости еще более тревожные.

Капитан Юров рассказал Маше, что новый больной оказался очень интересным собеседником и по характеру человеком общительным.

— Что между ними произошло?

— Ничего особенного. Милявский перед обедом достал из тумбочки пузырек спирта, поделился с Юровым, рассказал ему о себе, очень хвалил город, в котором жил и работал. Жалел, что война многое разрушила. Спросил Юрова, уцелел ли его дом и на какой улице живет он в Могилеве. Юров ответил, что нет у него, наверное, ни дома, ни семьи, потому что в противном случае к нему давно пришла бы жена. Адреса своего он не назвал, потому что плохо знает город.

— Милявский мог догадаться, что Юров не местный, — предположил Эдик. — А раз не местный, значит, военный, а если военный, то почему в общей палате. Начинается серия вопросов, на которые отвечают только после ареста.

— А что, если ты вообще ошибаешься в этом своем преподавателе? Милявский полюбопытствовал насчет груженой повозки, ты насторожился. Угостил спиртом соседа по палате — ты определил крамолу.

— А почему он, такой здоровый лоб, не был вместе с нами в ополчении? Где он отсиживался, когда Устин Адамович держал с ребятами оборону на валу? А теперь, видите ли, он жалеет, что погибли многие достопримечательности города. Нет, нет, сегодня же расскажу Владимиру Петровичу об этом холецистите. Я думаю, пока он здесь, надо ухо востро держать...

Вечером Эдик и Маша зашли к Сергею. Вера поставила чай, положила на блюдце по хлебному сухарю. Эдик не знал, с чего начать.

— Ой, ребята, как вы похудели! — всплеснула руками Вера.

— Похудеешь... — Проворчал Эдик. — Работы с утра до позднего вечера, а тут еще один наш общий знакомый объявился — вот мы и пришли посоветоваться.

— Кто такой? — спросил Сергей.

— Милявский.

Вера и Сергей переглянулись.

— В истории болезни записался работником городской управы, — сообщила Маша.

Сергей задумался.

— Это не столь важно, — заметил он. — Важно знать, опасен он или не опасен.

— Вот именно, — согласился Эдик.

— Держитесь от него подальше, — вспыхнула Вера. — Такой человек, как он, способен на любую подлость.

Сергей вспомнил:

— Мы с Верой ликвидировали на чердаке его дома диверсанта. Так знаете, что он нам сказал? Что мы это сделали напрасно, потому что, когда город возьмут, у него могут быть из-за этого неприятности.

— Все ясно, — хмуро сказал Эдик. — Лучше всего его убрать.

— Не горячись, — успокоила его Маша. — Я предупредила Кузнецова, попросила Юрова быть осторожнее.

— Может быть, ты и права, — согласился Сергей. — Тут у меня тоже закавыка с одним типом. И пока не знаю, свой он или не свой. Так что потерпим.

— А ты поправилась, — уходя, шепнула Вере Маша. — Боюсь, не ко времени все это... — Волков бояться — в лес не ходить. — Маша крепко пожала Верину руку...

Прошло несколько дней, Милявский не вызывал особых подозрений. Он по-прежнему почитывал своих мушкетеров, иногда болтал со смазливой статисткой из регистратуры, слесарем-водопроводчиком, пробовал поговорить с Юровым о жизни.

По рассказу капитана это выглядело приблизительно так.

—Я несколько лет подряд читал своим студентам всеобщую историю. Естественно, знал ее назубок. И для себя лично сделал один вывод — во все времена и эпохи историю делала сила.

— Например? — интересовался Юров.

— Возьмем французскую революцию 1871 года. Парижская коммуна пала, потому что сила была на стороне Тьера. В Отечественную войну 1812 года Кутузову удалось сохранить свои силы и он победил Наполеона. В Октябрьскую революцию 1917 года Ленин создал превосходство в силе. А вот нынешний вождь проморгал. У Гитлера огромное преимущество? А наша сила где? На одном только Луполове, говорят, более двухсот тысяч. Вот так...

— Значит, все?—спрашивал Юров, сдерживая закипающий гнев.

— Значит, все, — резюмировал Милявский. — Москва и Ленинград пали. Наша песенка спета...

Эдик терпеливо выслушивал Машу.

— Все ясно с Милявским.

— И, кажется, ясно с хирургическим корпусом, — говорила Маша. — Кузнецов сообщил — закрывают его. Кого можно было — списали, остальных переводят в Луполово.

— Это смерть.

— Кузнецов хочет вывезти последнюю партию, Эдик задумался.

— Найди Юрову пузырек спирта, пусть в этот день угощает Милявского, чтоб не торчал у ворот...

Дня через два Милявский выписался, а на третий день пришел кладбищенский сторож дядя Вася и рассказал, что гитлеровцы раскопали последнюю могилу и, обнаружив только два трупа, сделали снимок и уехали.

Эдик нашел в палате Машу и вызвал в коридор,

— Провал, моя маленькая. Немедленно передай Кузнецову, чтобы уходил. Немцы обнаружили, что на кладбище...

Маша как-то съежилась, собралась в комочек, словно зверек, приготовившийся к прыжку.

— Быстрее домой, — сказала она. — Быстрее, Только возьми из тайника комсомольские билеты,

— А ты? — спросил Эдик.

— Я ничего не знаю и к хирургическому корпусу отношения не имею. Быстрее домой. А я к Владимиру Петровичу... там же вычеркнем тебя из числа санитаров больницы. Чтоб никаких следов...

Они торопливо шли по двору,

— Я буду вечером у тебя дома.

— Жди, — бросила Маша, направляясь в контору. — И уходи. Чтобы духу твоего не было...

Светлана Ильинична встретила Эдика настороженно. Она привыкла, что молодые всегда приходили вместе. Тогда она накрывала на стол, садилась на диван за вязанье, а сама краешком глаза наблюдала за Машей и Эдиком.

— Ты что ж это сегодня так рано и один?

— Надоела эта больница до чертиков. Что, я места себе не найду? Возись с больными да покойниками. Сил нет.

Светлана Ильинична внимательно посмотрела на Эдика.

— Ой, что-то ты крутишь... Не случилось ли чего с Машей?

— Ну, что вы!... — воскликнул Эдик, и в голосе его прозвучал испуг. — Вот пришел, чтобы дождаться ее с работы.

— Ну, ну... — успокоилась Светлана Ильинична, — Ужином не угощаю. Вдвоем вам будет веселей.

Эдик вышел на кухню и закурил.

— Да ладно уж, кури в гостиной, — позвала Светлана Ильинична.

Эдик взял на кухне старое блюдце под пепельницу, снял с этажерки первую попавшуюся книгу и сел на диван. Курил, молча листая страницы. Кажется, это были мифы древней Греции.

Светлана Ильинична посмотрела на ходики, потом на Эдика, — Вот так и будем молчать?

Эдик погасил папиросу, встал, положил на этажерку книгу: