Прощайте, любимые - Горулев Николай - Страница 80

Михаил. — Посмотрите там вдоль стен. Может, доска послабее найдется.

Вдоль стен прошло движение.

— Черта с два, — сказал из угла басовитый голос.

— Ломик бы какой-нибудь... — сказал кто-то.

— От дурень, — незлобно упрекнул украинец. — Какой ломик, когда в кармане даже гвоздя нету.

«В, кармане?» Ивану стало жарко при одной мысли. У него в кармане был перочинный ножик. Он носил его при себе с той поры, как пошел работать в бригаду путейцев вместе с Сергеем. Он со страхом ощупал карман— а вдруг потерял, когда бегал, пригибаясь, под вагонами? Нет, ножик был на месте.

Иван с трудом пошевелился, сунул руку в карман, взял нож, теплый и гладкий, и протянул его Михаилу.

— Сгодится?

Михаил стиснул Ивана в объятиях, щекоча своей рыжеватой небритой бородой.

— Ребята! — объявил он, чтобы всем было слышно. — У нас на всех есть один перочинный нож. Давайте помозгуем, что можно им сделать.

— Распороть брюхо Гитлеру, — зло произнес басовитый голос.

— А еще?

— Воткнуть его себе в задницу, — проворчал украинец.

— В нашем положении такими кусками не бросаются, — рассердился Михаил. — А ну-ка, Ваня, отодвинься от двери.

— Легко сказать...

— Ребята, пожмитесь немного, дайте глянуть, что на этих дверях творится... — Михаил уцепился за болт, который проходил стенку насквозь и крепился в середине вагона гайкой и контргайкой. — Как думаешь, что это за штука? — спросил он Ивана.

Иван посмотрел на дверь. На уровне болта, продетого сквозь стену, находился второй, закрепленный на двери.

— Это крюк, на который опускается задвижка...

Михаил задумался. В вагоне было тихо. Все прислушивались к разговору Ивана и Михаила. Прислушивались затаив дыхание, боясь помешать осуществлению чего-то важного, что может решить их судьбу раз и навсегда. — А если этот крюк, к примеру, вытолкнуть?

— Дверь откроется, — улыбнулся Иван.

— Вот именно. Дверь откроется, — задумчиво повторил Михаил. — Но для того чтобы его вытолкнуть, надо вырезать толстый слой дерева вокруг болта, на котором держится крюк... Слыхали, ребята?

— Слыхали... — пришел в движение вагон.

Михаил повертел в руках ножик, раскрыл его, обнажив два довольно крепких лезвия, и крякнул:

— Ну, ребята, за работу. Начнем мы с Иваном, а потом каждый кто сколько сумеет. Кроме раненых и больных. Главное, чтоб мы работали день и ночь, день и ночь без отдыха. Иначе нам хана...

Они решили поменяться местами с Иваном. Сделать это было нелегко. Для того чтобы уступить свое место Михаилу, Иван должен был упереться руками в дверь, чтобы отодвинуть своих соседей. Послышался стон, кто-то громко и матерно выругался.

— Ничего, браток, потерпи, — мягко сказал Михаил. — Ради такого дела...

Иван увидел, как Михаил ловко обвел лезвием поле вокруг болта, как начал резать наискось, как первые мелкие стружки упали на пол. Дерево оказалось твердым и темным, словно его пропитали каким-то составом.

Михаил отломал щепочку и пустил ее по рукам.

— Кто угадает, знатоки, что за дерево?

Вагоны дернулись и покатились. Сперва в одну сторону, потом в другую, потом снова дернулись, и колеса покатились по стрелкам со скрежетом и визгом.

«Готовят эшелон к отправке, — подумал Иван. — А где-то тут на путях ходит с бригадой Сергей и не знает, что Иван катается мимо него в вагоне военнопленных, что скоро, наверное, его отправят в какой-то Освенцим, и если даже удастся бежать, то встретится ли он когда-нибудь снова со своими друзьями, дороже которых, кажется, нет никого на свете. Подать бы сейчас, пока состав формируется, какую-нибудь весточку о себе. Выбросить в зарешеченное окно какую-нибудь свою вещь, чтобы Сергей догадался, что это знак, оставленный для него... Ну и что? Просто подумает, что бежал и потерял нечаянно. Никому в голову не придет, как прежде не приходило Ивану, что он попадет в добровольный страшный плен и навсегда покинет родной город и друзей».

Михаил медленно снимал стружку за стружкой и ждал от товарищей ответа. Те передавали щепочку из рук в руки.

— Обыкновенная сосна, — сказал басовитый голос, который принадлежал худому, среднего роста человеку в рваной грязной стеганке. На голове у него была комсоставская фуражка без козырька. Продолговатое лицо от худобы казалось еще длиннее. На лице выделялся большой крючковатый, как у птицы, нос.

— Это ты, Семенов? — спросил, не прекращая работы, Михаил. — А почему ж эта сосна твердая, как дуб, и такая же темная?

— Видно, ножик липовый, — спокойно сказал Семенов, — а темная сосна от красок, да и масло было вокруг этого болта, пока его завинчивали.

— Зараз один черт — дуб чи береза. Главное, абы швидче резалось...

— Правильно толкует Гречиха, — сказал Семенов. — Нам эти исследования что мертвому клизма.

— А я, слышите... не хочу умирать... Я есть хочу... есть... А что, кухня еще не приезжала?

Иван впервые услышал этот дрожащий голос, и мурашки побежали по его спине.

— Хороший парень, старший лейтенант-танкист, — сказал Ивану Михаил, — но немного того... Мы скрываем его от лагерного начальства, а то расстреляют.

— Я есть, есть хочу, — снова послышался голос старшего лейтенанта, и кто-то рядом с ним тихо сказал:

— Ты успокойся Славик, приедет кухня, мы сбегаем с твоим котелком. Потерпи...

Славик умолк. Иван посмотрел на Михаила — капельки пота свисали на рыжеватой щетине. Он работал тяжело, нож уже едва слушался. «Сил нет у людей», — подумал Иван и сказал Михаилу:

— Моя очередь.

Михаил поднял глаза, охотно протянул нож Ивану и вздохнул:

— Так мы год будем резать.

Они снова поменялись местами с Иваном, и опять кто-то застонал и матерно выругался. Иван не обратил на это никакого внимания. Он держал нагревшийся в руках Михаила нож и думал о том, как бы ускорить работу. Он открыл лезвие покороче и стал им, как стамеской, откалывать кусочки дерева. При этом был слышен легкий, но все-таки стук, и Михаил забеспокоился:

— Нет, Ваня, так мы можем засыпаться раньше времени. Давай по-прежнему, пусть потихоньку, но все-таки вперед.

По примеру Михаила Иван начал срезать мелкую темную стружку все глубже и глубже, и почему-то в этот момент ему припомнился вечер из далекого детства, когда его брат Виктор выстругивал для Виталика ту самую палочку, из-за которой им пришлось бежать с польской стороны на советскую. Стружка сначала была ярко-зеленой, потом вялой и беленькой. Она цеплялась за лезвие ножа, и Виктор пальцами снимал ее. В хате пахло свежим резаным деревом. А здесь сосна была твердой и упругой, лезвие с трудом входило в нее, но Иван отыскивал уязвимые места, чтобы поддеть тонкий слой и отколоть щепочку. Но вот на пути лезвия попалось что-то твердое, похожее па гвоздь. Иван расчистил это место и увидел тонкий и острый сучок. Пустив по сторонам смолистые жилки, он уходил в глубь доски. Резать стало еще труднее. Иван почувствовал, что если будет работать с таким напряжением, на руке быстро нагонит мозоли. Он снял с головы старую ушанку и попытался завернуть рукоятку ножа в шапку, чтобы стало мягче руке. От этого стало не легче. Клапаны шапки болтались под лезвием. Иван рассердился, оторвал один клапан, завернул в него нож, а шапку нахлобучил на голову.

— Замерзнешь с одним ухом, — заметил Михаил.

— Сейчас не об этом забота, — спокойно сказал Иван. — Перегрызть бы это проклятое дерево...

Эшелон долго стоял на путях. Потом где-то далеко послышался паровозный гудок, вагоны дернуло, они звякнули буферными тарелками и медленно покатились, постукивая на стыках. Этот стук становился все чаще и чаще.

Вагоны начало раскачивать из стороны в сторону. Вместе с ним покачивались плотно прижатые друг к другу люди. Это движение мешало Ивану. Он злился, и нож переставал слушаться его. Нож соскакивал со злополучного сучка, не сняв даже мелкой стружки.

Иван поднял голову и встретился с глазами Михаила. Он смотрел сочувственно и спокойно. Это спокойствие подействовало на Ивана ободряюще. Он ударил лезвием по сучку раз, второй и услышал хруст. Обрадовавшись, он рукою ощупал сучок — тот, по-прежнему крепкий и острый, стоял на месте. Сломалось лезвие. Ровно наполовину. Обломок уже не мог так снимать стружку, как снимало лезвие, и Иван утопил его в рукоятку.