Визит к королеве - Дуэйн Диана - Страница 72

— Можешь не напоминать, — сказала Сиффха. — Ладно, держи нас в курсе дел. Да, выбраться отсюда и правда будет облегчением. Она каждую ночь плачет по Альберту — это уже своего рода ритуал — и подушки все бывают мокрые. Удивляюсь, как это она не простужается.

Рхиоу взмахнула хвостом.

— Сделайте для нее все, что сможете. Помурлыкать в подходящий момент — иногда это чудесно помогает.

— Хорошо.

Рхиоу вздохнула и устроилась поудобнее на голом бетонном полу. Она уже скучала по Йайху, да и вообще, когда слишком долго не бываешь дома, начинаешь чувствовать себя неуютно… К тому же у нее возникло странное ощущение, словно она слишком на виду.

Хотела бы я знать, у кого, — подумала она. Чувство, что за ними кто-то следит, и следит не с добрыми намерениями, было очень сильным.

Не важно. Теперь уже недолго. Урруах позаботится о том письме, а потом мы можем подставить Мышку и спокойно отправляться домой.

Однако что-то подсказывало Рхиоу, что так просто все не обойдется.

Утро девятого июля оказалось жарким и безветренным, и сверчки в щелях каменных стен и под фундаментами домов стрекотали изо всех сил. Жарко было везде, от Лендс-Энда до Джон о'Гротса.[16]

Ближе к Джон о'Гротсу, в Эдинбурге, на рассвете, как раз после того, как молочник развез молоко, по дорожке к маленькому домику подошел почтальон. Прежде чем он успел постучать, дверь распахнулась и из домика вышел невысокий щеголеватый господин. Почтальон вручил ему несколько писем, которые человечек быстро просмотрел. Одно письмо он вскрыл; потом, когда почтальон уже собрался уходить, человечек на секунду вошел обратно в домик и вернулся с письмом, которое и вручил почтальону.

По коридору Палаты Общин в Вестминстере не спеша шел невидимый серый полосатый кот, разглядывая украшающие стены картины: «Последний сон герцога Аргайла», «Оправдание семи епископов в царствование Иакова II», «Джейн Лейн, помогающая бежать Карлу II».

Очень любопытно, — думал Урруах, — только можно ли это назвать искусством?.

Большинство картин, решил он, представляет собой род творений одержимых данной темой людей, стремящихся убедить других, что результат их трудов представляет огромную историческую или культурную ценность. Древние герои на картинах совершали героические жесты или застыли в величественных позах, и все они, на просвещенный взгляд Урруаха, несли на себе отчетливую печать «истеблишмента». Урруах шел мимо картин и статуй, кидая на них насмешливые взгляды и с трудом сдерживая желание поточить когти о самые напыщенные фрески.

Сделав «шаг вбок» и сделавшись невидимым, Урруах был вынужден иногда уворачиваться от какого-нибудь эххифа, спешащего в зал заседаний Палаты Общин. Похоже, парламентарии привыкли заседать до поздней ночи. Сейчас уже время приближалось к полуночи; даже хауисс, великая игра Народа, которую так сильно напоминает человеческая политика, обычно заканчивается раньше, несмотря на то что кошки в отличие от эххифов чаще бодрствуют по ночам. Впрочем, привычки членов Палаты мало волновали Урруаха, за исключением одного: как они влияют на поступки единственного человека, МакКларена.

Урруах помедлил у дверей в зал и прислушался к тому, что там происходит, прежде чем войти.

«…Ведь затраты будут так велики, — говорил глубокий раскатистый голос, — а в каждом приходе может найтись священнослужитель, поворачивающийся на восток во время святого причащения. Если прихожанин пожалуется епископу, трудностей не возникнет: наказать за нарушение обряда легко… но совсем иначе обстоит дело с наказанием за отход от доктрины. Разве не ужасно, что в случае проповеди еретических учений приходится прибегать к древнему, медленному церковному закону, в то время как за какой-то жест наказание следует немедленно…»

Урруах несколько минут пытался донять смысл дебатов. Похоже, эххифы обсуждали способы обращения к Прародительнице, что было в целом хорошей идеей и в порядке вещей, однако их представления о том, какие формы обращения та предпочитает, показались Урруаху ужасно путанными. Похоже, эххифы полагали, будто главное — символика, и что если обряды не будут выполняться в точности так, как предписано, то Прародительница не услышит обращенных к ней голосов.

Если они и в самом деле верят в такое, — думал Урруах, — то неудивительно, что их общество столь разобщено. Им должно казаться, что вселенной управляют муравьи — неграмотные, невежественные муравьи.

«…Среди высших церковнослужителей отмечается глубокое недовольство предложенным законом. В нем говорится — в частности, в параграфе девять, — что епископ должен проявить „отеческое благоволение“, но в то же время еще до того, как согрешившие каноники предстанут перед ним, он обязан объявить о наказании за прегрешение. Таким образом, высшая церковная власть лишается права судить до того, как вынесет приговор и объявит о наказании».

Урруах поднялся на задние лапы и заглянул в зал. Увидеть ему почти ничего не удалось: все загораживал человек в сюртуке, говоривший без остановки.

Будь я проклят, если стану ждать тут всю ночь, — подумал Урруах и проскользнул сквозь деревянную панель двери — медленно и осторожно, чтобы не нарушить структуру дерева и не обрести полную материальность, пока точно не узнает, далеко ли от двери находятся ноги эххифа. К счастью, места оказалось достаточно.

Проникнув внутрь зала, Урруах некоторое время постоял, слушая оратора. Он так и не смог понять, почему все эти люди собрались здесь поздно вечером, чтобы выслушивать подобный вздор… если только все они не страдали от бессонницы и не пытались таким способом с ней бороться. На галерее для публики многие эххифы клевали носами, а присутствовавшие там журналисты лихорадочно строчили в блокнотах, пытаясь поспеть за оратором. Урруах фыркнул, не понимая, кому все это может быть интересно. Манера говорить у данного члена парламента была на редкость монотонная, и в жарком и душном помещении, которое делалось еще жарче из-за того, что освещалось примитивными электрическими лампами, производила эффект, с которым не могли сравниться даже самые действенные из известных Урруаху усыпляющих заклинаний.

Урруах оглядел зал, стараясь высмотреть МакКларена. Он знал, что этот эххиф — высокий и носит бороду, но, к несчастью, такими были очень многие из присутствующих в зале: в Англии в эту эпоху мужчины отличались буйной растительностью на лицах. У МакКларена, кроме того, были длинный хищный нос и голубые глаза, но оттуда, где находился Урруах, таких подробностей рассмотреть было нельзя.

Возможно, его здесь и нет, — подумал Урруах. — Пожалуй, нужно присмотреться получше. — Им овладел озорной порыв.

Урруах сделался видимым.

Сначала его никто не заметил. Время было позднее, и кот бесшумно шел по покрытому ковром проходу между скамьями оппозиции. Урруах знал, куда ему нужно попасть: в центр зала, откуда были бы хорошо видны передние скамьи: МакКларен, как член кабинета министров, обычно сидел слева от кресла спикера.

Урруах смотрел на сонные, безразличные лица, спускаясь по проходу, и вскоре люди тоже начали обращать на него внимание. По скамьям пробежал смех, и Урруах распушил усы в ответ.

Ну, теперь-то они проснутся, — подумал он. — Должно быть, происшествие попадет в завтрашние газеты.

Он спустился к центру зала, лениво оглядел места, отведенные для членов правительства… и увидел перед собой МакКларена.

Урруах замер на месте; смех вокруг него становился громче. Почему он здесь? — с беспокойством подумал Урруах. В зале МакКларена не должно было быть: предполагалось, что он еще в своем кабинете, пишет письмо. — Чтоб Саррахх свалиться в ведро с водой, — мысленно выругался Урруах. — Что-то не так…

Он кинулся к скамьям правительства, не обращая внимания на удивленные лица и начавшийся вокруг шум, вскочил на первую скамью, чуть не вцепился в бороду изумленного министра и с огромной скоростью, как по лестнице, помчался к задним рядам, не особенно беспокоясь о том, чьи ноги, плечи или головы попадаются ему под лапы. Смех вокруг стал оглушительным. За последней скамьей находилась дверь, и Урруах устремился прямо к ней и пробежал насквозь, на сей раз совершенно не заботясь о том, чтобы дерево сохранило свою текстуру.