Леди-судьба - Грейс Сьюзен - Страница 1

Сьюзен Грейс

Леди-судьба

ПРОЛОГ

Феллсмор Мэнор,

Ирландия

18 октября 1783 года

– Брось нож, женщина! Сейчас же брось, черт побери, или я всажу его в тебя! – крикнул Джеффри Карлайл, с ужасом обнаружив, что повитуха острым лезвием надрезает кожу на крохотной ручке его новорожденной дочери.

– Но, ваша милость, – нерешительно откликнулась женщина, – что же мне делать? Ваши дочери похожи как две капли воды. Нужно же как-то отличать ту из них, что родилась первой. Ведь если у вас никогда не будет сына, именно она должна унаследовать ваш титул.

Одним из предков Джеффри был Джонатан Карлайл, третий герцог Четэм. Он оказался таким верным и преданным слугой Елизаветы Тюдор, что юная королева позволила ему однажды просить у нее все, чего он ни пожелает.

Герцог Джонатан был несметно богат и беспредельно несчастен. У него было шестеро дочерей, но, увы, ни одного сына, который мог бы унаследовать отцовское достояние вместе с его титулом. А это, в свою очередь, означало, что после смерти Джонатана все его земли должны будут отойти в королевскую казну. По просьбе Джонатана Елизавета издала специальный указ, гласивший, что если в семействе Карлайл не будут рождаться сыновья, герцогский титул переходит старшей дочери. Она же, выйдя замуж и родив сына, передаст свой титул ему. По своей милости королева утвердила свой вердикт на вечные времена, гарантировав тем самым, что род Карлайлов отныне никогда не прервется.

– Крошка не почувствует боли, ваша милость, и ранка вскоре заживет.

Повитуха продолжала говорить, но Джеффри уже не слушал ее. Он стоял возле кровати, не сводя повлажневших глаз от лежащих перед ним младенцев. «Мои дочери», – думал он с умилением. Малышки и впрямь были совершенно одинаковыми, вплоть до фамильного родимого пятна, похожего на крест, расположенного над сердцем. С таким пятном рождалось уже десятое поколение Карлайлов.

Герцог наклонился к кровати и нежно поцеловал порезанную ручку старшей дочери, мысленно прося у нее прощения за пролитую кровь и сожалея о том, что ему пришлось пометить свою наследницу таким варварским способом. Но выделить с самого начала ту из сестер, к которой со временем перейдет его титул, было прямой обязанностью Джеффри.

О том, что такое ответственность, он знал с ранней юности. Ему было всего восемнадцать, когда умер его отец, Малкольм Карлайл, не оставив Джеффри практически ничего, кроме своего титула. Мать Джеффри умерла при родах. Герцог так и не смог пережить эту утрату. Поручив воспитание собственного сына слугам и наставникам, Малкольм провел остаток своих дней за бутылкой вина и картами, успев пустить по ветру почти все несметное состояние Карлайлов.

Вступив в права наследства и обнаружив бедственное состояние дел, Джеффри дал себе клятву восстановить пошатнувшееся финансовое положение семьи и вернуть утраченное. На ближайшие годы это стало его главной целью, и он сумел добиться успеха, превратившись за какие-то девять лет в одного из богатейших людей во всей Европе. За изрядное умение приумножать свои доходы он даже получил прозвище – Лорд Мидас, в честь мифического царя, превращавшего в золото все, к чему прикасались его руки. Но прошло еще какое-то время, и погоня за богатством отошла у Джеффри на второй план. Он влюбился.

– Джеффри! Как там наши малютки? С ними все в порядке? Для новорожденных они ведут себя слишком тихо.

Голос жены вывел Джеффри из задумчивости. Он осторожно завернул дочерей в одеяльца и понес показать их своей обожаемой Евангелине.

– Они чувствуют себя прекрасно, любовь моя, – сказал он, счастливо улыбаясь жене. – А ты поторопись насладиться тишиной, потому что, как мне кажется, эта прелестная парочка еще задаст тебе жару.

Тут одна из новорожденных тоненько заплакала – возможно, от боли в руке, порезанной острым лезвием, – и ее никак не могли успокоить нежные уговоры отца. Тогда Евангелина осторожно приняла плачущую дочку на руки.

– Джеффри, мы условились с тобой назвать нашу первую дочь Кэтрин Элизабет, в честь твоей матери, – сказала она. – Но раз уж господь одарил нас сразу двумя, я хотела бы назвать вторую Викторией Роксанной, в честь своей матери. Ты не станешь возражать?

Герцог посмотрел на жену счастливыми глазами, наклонился и сказал, поправив золотистый локон, упавший ей на лоб:

– Это чудесные имена, любовь моя. Но только как нам теперь разобрать, кто из них Кэтрин, а кто Виктория?

Евангелина посмотрела на прижатую к груди дочурку. Та, продолжая тянуть сосок своим крошечным беззубым ротиком, раскрыла ладошку с подсыхающей ранкой.

– Кэтрин – это она, – ответила Евангелина, грустно глядя на порез.

Джеффри разделял печаль жены и решил, что впредь будет различать своих дочерей иначе.

На следующий день он заказал у местного ювелира золотые кулоны и вскоре своими руками надел на дочерей тонкие цепочки с полированными сердечками, на которых были тонко выгравированы их инициалы.

После этого Джеффри распорядился, чтобы снимать эти кулоны с его дочерей не смел никто и никогда.

А для себя он твердо решил, что никогда больше не взглянет на этот проклятый шрам, оставшийся на руке Кэтрин.

ГЛАВА 1

Феллсмор Мэнор,

Ирландия

Декабрь, 1784 год

– Ты, конечно, чудесная девочка, Кэтрин Элизабет, – добродушно ворчала старая няня, заворачивая ребенка в розовое одеяльце, – но почему ты до сих пор не спишь? Время уже за полночь. Все давно уснули – и папа, и мама, и твоя сестричка. Не стыдно тебе?

Старой Элле Маккей из Дублина было восемьдесят лет, и она успела вынянчить на своих руках три поколения Карлайлов. Разумеется, за столько лет она стала в этом доме скорее членом семьи, чем служанкой. Ей предлагали уйти на покой, но Элла, невзирая на свои годы, взялась поднять на ноги и маленьких близнецов Кэтрин и Викторию.

От своей матери девочки унаследовали золотистый цвет волос и тонкие черты лица, однако глаза их, бывшие поначалу голубыми, как у всех новорожденных, вскоре приобрели новый оттенок и стали изумрудно-зелеными, как у отца. Элла любила их обеих, не уставая удивляться резвости малышек. Особенно неугомонной была Кэтрин, которая в свой год с небольшим уже вовсю забиралась куда угодно и пыталась ползать по всему дому. Она отличалась не только своим любопытством, но и сильным голосом, целыми днями звеневшим под сводами Феллсмор Мэнора.

Не желая разбудить кого-нибудь, Элла унесла девочку в темную кладовую, примыкавшую к кухне, надеясь наконец убаюкать непоседу, предварительно напоив ее теплым молоком.

Возясь с чашкой, Элла вдруг услышала приближающиеся мужские голоса. Она узнала Дики и Биллетса, новых рабочих, которых наняли совсем недавно. Не желая, чтобы ее увидели в ночной рубашке, Элла прикрыла за собой дверь кладовой.

– Почему именно этой ночью, Дики? Гроза приближается.

– Именно поэтому, осел! В такую ночь никто сюда не сунется, а значит, и свидетелей не будет!

– Не понимаю, что он имеет против этих людей, Дики. Мне самому они кажутся такими добрыми.

– Возможно, но его светлость желает видеть их мертвыми. Иначе он не сможет получить наследство.

Элла приникла к двери и обратилась в слух. Дики и Биллетс торопились, проглатывали слова, и Элла не все разобрала, но и того, что ей удалось расслышать, было достаточно, чтобы умереть со страху на месте.

– Биллетс, не забудь прихватить свечу и масло для лампы. После того, как дело будет сделано, мы должны будем подпалить это гнездо.

– Ох, Дики, но ведь убивать детей – это смертный грех, – захныкал Биллетс. – За это наши души будут вечно гореть в аду, так говорит наш священник. А если нас поймают, то наша с тобой жизнь и ломаного гроша стоить не будет.

– Раньше нужно было думать об этом, болван. А теперь ослушаться Эдварда Демьена – это все равно что самому себе затянуть веревку на шее. Шевелись! И помни, что, если кто-нибудь станет сопротивляться, ты должен будешь его пристрелить. Ну, давай, зажигай свечу, и пошли.