Фартовый человек - Толстая Елена - Страница 8

Они явились туда посреди дня, когда народу еще толком не собралось. Перед самым входом в трактир Варшулевич вдруг сказал Леньке:

– Теперь ты на меня не очень смотри. Как бы мы и не вместе.

И, оттолкнув Леньку на пороге, вошел первым. Хозяин трактира находился в глубине помещения, Варшулевич уселся на стол, водрузил на скатерть локти и грустно уставился в пустоту.

Затем вошел Ленька с мандатом и затопал сапогами по деревянному полу.

Хозяин выскочил, засуетился, впопыхах предложил хрустальной в графинчике, каковую Ленька и вовсе не заметил – до такой степени не употреблял он проклятой водки. Ленька положил мандат перед хозяином и велел сопровождать себя в кладовку, где, как стало известно, в ящике хранятся хорошо смазанные винтовки немецкого производства.

Хозяин, вихляя, бежал за Ленькой, хотя тот вроде бы шел даже не слишком быстро, и на бегу что-то невнятно объяснял. Ленька вдруг остановился, оттолкнул локтем налетевшего на него хозяина и проговорил:

– Да замолчи ты. Мне-то что объяснять, я ведь не слушаю.

– Почему? – опешил хозяин.

– Да потому, что это не мое дело, – объяснил Ленька. – Мне было велено реквизировать винтовки, о чем и в мандате написано. А откуда ты их взял и почему до сих пор не сдал добровольно – меня не касается. Я бы тебя, контра, – прибавил он дружески, – вообще бы без всякого спроса к стенке поставил.

Ящик с винтовками был извлечен и доставлен в общий зал. Сидевший там в уголке старичок завсегдатай нырнул лысенькой головой за графин, в котором, по уверению хозяина, находилась вода, ничто другое.

– На этого внимания не обращайте, этот здесь навечно поселился, – прибавил трактирщик. – Я ему графинчик выставляю для привычки и чтобы уважить. Он так уже лет двадцать проводит, разве можно лишать человека привычного интерьера.

– А мне ты тоже воду предлагал? – спросил Ленька.

Хозяин конфузливо улыбнулся.

– Это вам видней, дорогой товарищ чекист, что я вам предлагал, воду или что иное, – ответил он. – Но что бы это ни было, я ж от чистого сердца.

И тут он застыл, положив ладонь на то самое место, где у него, если судить анатомически, билось то самое чистое сердце.

Варахасий Варшулевич, сдвинув ногой скамью, опустился на корточки и уставился на скрытую доселе под скамьей дверцу, ведущую в подпол. Ощутив на себе панический взгляд трактирщика, Варшулевич поднял голову и спросил:

– А там у тебя что?

– Да… подпол, – ответил хозяин.

– Товарищ Варшулевич – сотрудник Чрезвычайной комиссии, – представил Варахасия Ленька.

Старичок завсегдатай высунулся из-за «привычного интерьера» и заморгал с любопытством. Он сильно тосковал не только по выпивке, но и по трактирным дракам.

Хозяин сел на сдвинутую с места скамью. В его взгляде, устремленном на Леньку, впервые за все это время промелькнула искренность: в нем сквозила искренняя злоба.

– Что же вы мне раньше не представили товарища? – противореча взгляду, ласково осведомился хозяин. – Я бы встретил гостя как подобает.

– А вы и встретили, – ответил Варшулевич вместо Леньки. – Открывайте подпол. Что у вас там, в подполе-то? Я таких, учтите, навидался выше линии носоглотки.

Он провел ладонью у себя над носом.

Дверь была открыта, и, пока вызванные красноармейцы грузили ящик с винтовками в автомобиль, Ленька и Варшулевич обследовали подпол, чем остались крайне довольны: самогонный аппарат был налицо. Пошарив как следует, Варшулевич весело свистнул: под соломой обнаружилось сплошное старорежимное гусарство: два ящика марочного портвейна.

Варшулевич высунулся из подпола. Хозяин уныло обдумывал свое ближайшее будущее, обмякнув на скамье. Рядом с ним топтался красноармеец. От такого ждать пощады или понимания – все равно что надеяться на дружбу очковой кобры.

Голова Варшулевича проговорила:

– А ты, оказывается, хват! Что еще нахапал за годы неправедной торговли? Показывай.

– Не дождешься, – прошипел хозяин, собрав последние силы.

– Так я сам найду, – сказала голова Варшулевича, вновь пропадая в подполе.

Из трактира вывезли полную подводу, прихватив, помимо спиртного, самогонного аппарата и оружия, еще фарфоровый сервиз, две шубы и шкатулку с серебром. Шубы и посуду, впрочем, потом вернули жене задержанного. Лично Ленька и возвращал, подчеркнуто вежливый и молчаливый.

На исходе осени товарищ Рубахин призвал к себе Леньку, Варшулевича и еще троих товарищей и приказал произвести обыск на квартире бывшего купца третьей гильдии Красовского.

– Этот Красовский неизвестно как уцелел, – рассказывал Рубахин, возя пальцами по бумагам, где разными почерками, то скачущим, то гимназически-идеальным, было что-то написано, очевидно про Красовского. – Его еще в восемнадцатом надо было ставить к стенке, но он как-то увернулся. Не нашли…

Он замолчал, шевеля губами над бумагами, а потом решительно закрыл дело и поднял лицо к сотрудникам. Те уже привыкли к сложным, мучительным пантомимам Рубахина и ждали окончания.

Рубахин сказал:

– Поступило сообщение, что у Красовского хранится оружие. Возможно, и спиртное. Все реквизировать и описать. Ясно вам, товарищи? Красовского арестовать и доставить сюда.

Ленька, Варшулевич и еще трое товарищей направились в дом Красовского.

Дом был хороший, с двумя каменными этажами и одним бревенчатым. Резьба наличествовала повсюду: на втором этаже – два льва и лист в белом камне, прямо как на церкви, а на третьем – деревянные кружева, выкрашенные в синюю и белую краску. Внутри все было устроено по-городскому, раздельные комнаты и мебель, привезенная из Петрограда.

Ленька постучал в дверь кулаком и крикнул:

– Открывай! Чека!

Словно по команде хлопнули ставни в доме напротив и лязгнул засов. Ленька даже не повернулся – привык. Обывателю надлежит бояться. Да и трясутся там, скорее всего, из-за поленницы неведомо откуда украденных дров, которым грош цена в базарный день. Не тот масштаб для Чрезвычайной комиссии.

– Открывай, гражданин Красовский, ты ведь дома, упырь.

Дверь деликатно подалась и растворилась. «Петли маслом смазаны, – отметил Ленька. – Хорошо живет и не стесняется».

Хозяин дома отворил сам – верный признак, что страшится и что домочадцев уже успел попрятать по ларям.

Своим видом Красовский внушал симпатию: правильное русское лицо, густая, хорошо подстриженная каштановая борода, широко расставленные глаза. Одет в пиджаке.

– Чем могу вам служить, товарищи? – вежливо спросил он.

Голос медовый – баритон.

– Служить ты можешь не нам, а Революции, – ответил Ленька веско. – Лучше сам сдай оружие. Тебе зачтется.

Красовский пожал плечами.

– Оружия никакого не имею. Все сдал, как только было объявлено приказом.

– У нас другие сведения, – сообщил Ленька. И махнул товарищам: – Приступайте к обыску!

По опыту зная, что возмущаться и протестовать бесполезно, Красовский повернулся боком, пропуская в дом топающих красноармейцев. Варшулевич приподнял кепку и иронически поклонился Красовскому. Тот не ответил. Сделал вид, будто не замечает.

Рядом с холеным Красовским красноармейцы выглядели как-то несерьезно: один тощий, в надвинутой кепке, настоящий заморыш, другой – с перебитым носом и, от перенесенного в детстве голода, с нечистой, темной кожей. Оба, впрочем, держались серьезно, требовали к себе уважения.

Красовский проводил их таким ехидным взглядом, что у Леньки горький огонь пошел по сердцу. Он ничего больше не сказал и вместе с другими принялся шарить по сундукам и переворачивать перины.

Всё нашли – и оружие, и спиртное в чулане. Заодно прихватили несколько безделок, какие выглядели подороже. Варшулевич соблазнился золотыми часами. Самого Красовского тоже задержали.

Взятый с поличным, Красовский насчет спиртного и двух наганов покаялся, но тут же нанес ответный удар и написал жалобу на то, что его под видом обыска бесстыдно обокрали, запятнав таким образом честь Революции.