Бедные-несчастные - Грей Аласдер - Страница 21

7. Багряная Жена, сидящая на спине Не могу точно сказать, что ныне озна-у Зверя, держит золотую чашу, наполнен— чает эта чаша, потому что Белла не любит ную мерзостями. вина и алкогольных напитков, но если мы с вами встретимся и обсудим все спокойно, мы наверняка к чему-нибудь придем.

Я страшно одинок. Мама все твердит: возьми себя в руки. Меня тянет посидеть с ней рядом, но когда я подсаживаюсь, она начинает нервничать и спрашивает, почему я перестал ходить в мюзик-холл, спортивный клуб и на прочие «ШТУКИ», которым я отдавал много времени до поездки за границу. Теперь сама мысль об этих «ШТУКАХ» приводит меня в ужас. Когда я был маленьким и с матерью случались нервные припадки, заботу обо мне брала на себя старая Джесси. Так что теперь по вечерам я притворяюсь, будто иду поразвлечься, а сам черным ходом прокрадываюсь на кухню, где пью в обществе старой Джесси и кухарки. В те времена, когда я уподоблялся Казанове, я никогда не пил спиртного, ибо поклонник Венеры должен сторониться Бахуса. В кухне холодно. Я так безжалостно растратил семейное состояние, что мама не может позволить служанкам жечь наш уголь. Для тепла старая Джесси и кухарка спят на одной кровати, и я ложусь посередке. Я не могу спать один. Молю тебя, Белла, приди и согрей меня.

Завтра я начну новую жизнь, для чего займусь тремя делами сразу. Я верну маме богатство посредством неуклонного служения науке и искусству имущественного права. Я спасу мою Беллу от Зверобакстера, боксируя с современным Вавилоном на уличных перекрестках, на общественной трибуне в Глазго-грин, а также в печати.

Я приду в лоно непогрешимой католической церкви, дам обет вечного безбрачия и кончу дни под мирной сенью монастыря. Мне нужен покой. Помогите мне. Остаюсь истинно и навеки

Выбитый Беллой полусредневес

Окровавленный сердцежилет

Данкан Макнаб Пар Пар Парень

(Присяжный стряпчий и Пузанчик старой Джесси.)

13. Интермедия

Некоторое время мы молчали. Наконец я спросил:

— Мы ничего не можем сделать, чтобы спасти несчастного от сумасшествия?

— Ничего, — отрезал Бакстер.

Он собрал страницы письма, положил их обратно в конверт и вынул из другого, большего конверта пачку страниц повнушительней. Бережно положив ее себе на колени, он посмотрел на нее с улыбкой и ласково погладил верхний лист крохотными нежными кончиками своих конических пальцев.

— Письмо от Белл? — спросил я. Он кивнул и сказал:

— Свичнет, к чему беспокоиться о Парринге? Он мужчина из среднего сословия с юридическим образованием и надежным жилищем, опекаемый тремя женщинами. Подумай лучше о своей невесте, привлекательной женщине с трехлетним мозгом, которую он оставил в Париже без гроша в кармане: За нее ты не боишься?

— Нет. Парринг, при всех своих мужских доблестях, — жалкое создание. Про

Белл этого не скажешь.

— Верно. Правильно. Точно. Конечно. Безусловно! — воскликнул он в исступлении согласия. Я пробурчал:

— Ты, кажется, заразился от Белл страстью к синонимам. Сколько их в этом письме?

Он улыбнулся мне, как мудрый старый учитель, чей любимый ученик ответил на трудный вопрос, и сказал:

— Прости мне мой восторг, Свичнет. Ты не в состоянии его разделить, потому что никогда не был родителем и никогда не производил на свет чего-то нового и великолепного. Как радостно творцу видеть, что творение живет, чувствует и действует независимо от него! Три года назад я прочел Книгу Бытия и не понял, почему Бог разгневался, когда Адам и Ева пожелали познать добро и зло — пожелали быть как боги. Эта минута могла бы стать для него минутой наивысшего торжества.

— Они сознательно его ослушались! — возразил я, забыв о «Происхождении видов» и говоря языком «Краткого катехизиса». — Он даровал им жизнь и все, чего бы они ни пожелали, все на свете, кроме двух заповеданных деревьев. Их плоды были смертельны, они заключали в себе священную тайну. Лишь противоестественная жадность могла заставить людей вкусить он них. Покачав головой, Бакстер сказал:

— Только дурные религии основываются на тайне, как дурные правительства — на тайной полиции. В истине, добре и красоте нет ничего таинственного, это самые обычные, очевидные и насущные явления жизни, как хлеб, воздух и солнечный свет. Только люди, которым вконец задурили голову дорогостоящим образованием, могут думать, что истина, добро и красота редки и находятся в частной собственности. Природа более щедра. Вселенная не обделила нас ничем насущным — нам все дано, все даровано. Бог есть Вселенная плюс разум. Человек, который говорит, что Бог, или Вселенная, или природа таинственны, подобен тому, кто приписывает им ревность или злобу. Он возвещает этим только состояние своего одинокого, запутавшегося разума.

— Чушь ты городишь, Бакстер! — воскликнул я. — Вся наша жизнь — борьба с тайнами. Тайны угрожают нам, помогают нам, губят нас. Наши великие ученые, пролив свет на эти тайны в одних направлениях, в других только сгустили мрак. Согласно второму закону термодинамики, Вселенная умрет, превратившись в холодную овсянку, но никто не знает, как она возникла и возникла ли вообще. Наша наука началась с открытия Кеплером силы тяготения, но хотя мы в состоянии описать движение громадных галактик и почти невесомых газов, мы не знаем ни природу тяготения, ни его механизм. Кеплер предположил, что это — проявление разума в неорганическом мире. Современные физики даже не решаются ничего предполагать и прячут свое незнание за формулами. Мы знаем, как произошли виды, но не можем создать даже простейшую живую клетку. Ты пересадил мозг ребенка в череп матери. Браво. Но всезнающим богом это тебя не делает.

— Факты твои я не оспариваю, но мне не нравится, как ты их трактуешь, — сказал Бакстер с новой неприятно-великодушной улыбкой. — Разумеется, всякий отдельно взятый разум может познать только малую долю прошлой, настоящей и будущей жизни. Но то, что ты называешь тайной, я называю незнанием, и ничто из еще не познанного, как бы мы это ни называли, не святее и не чудеснее того, что мы знаем, — того, чем мы являемся! Человеческая любовь и доброта — вот что творит и хранит нас, вот что скрепляет наше общество и позволяет нам жить в нем без опаски.

— Похоть, страх перед голодом и полиция тоже вносят свою лепту. Прочти мне письмо Белл.

— Сейчас прочту, но сперва тебя огорошу. Это письмо — дневник, который писался на протяжении трех месяцев. Сравни первую страницу с последней.

Он подал мне две страницы.

Они действительно меня огорошили, хотя первая, как я и ожидал, была заполнена огромными заглавными буквами, сгруппированными в загадочные письмена:

МЙ МЛЙ БГ Н СНМ СНМ МР Я НКНЦ МГ НЧТ ПСМ

Последняя же страница содержала сорок строк, написанных убористым почерком; одна фраза привлекла мое внимание:

«Передай моему милому Свечке: его свадебно-колокольная Белл больше не думает, что он должен делать все, о чем она трезвонит».

— Неплохо для трехлетней? — спросил Бакстер.

— Она быстро учится, — сказал я, возвращая ему страницы.

— Учится! Впитывает мудрость и умение жить, пробиваясь к тому, что есть в мире хорошего и доброго. Это письмо — моя награда, Свичнет. Представь себе, что я старый учитель, научивший Шекспира грамоте. Представь себе, что это письмо — подарок мне от бывшего ученика, «Гамлет», написанный его собственной рукой. Душа той, что это написала, настолько же выше моей, насколько моя душа выше…

Он осекся, отвел глаза в сторону, потом продолжал:

— …ну, хотя бы души Данкана Парринга. Моя параллель с Шекспиром нисколько не натянута, Свичнет. Плотно спрессованный смысл ее фраз, каламбуры, сам ритм — все шекспировское.

— Так читай же.

— Начинаю! Письмо не датировано, но, как легко видеть, начато на пароходе вскоре после того, как Парринг рыдал, стоя на коленях в триестской канаве, или (если ты предпочитаешь его собственную тщеславную версию) выкупался в венецианском Большом канале. Не считая этой подробности, письмо Беллы не противоречит его письму и даже подтверждает один факт, который он счел галлюцинацией. Но оно настолько же превосходит послание Парринга, насколько Евангелие от Матфея, которое содержит Нагорную проповедь Христа, превосходит Евангелие от Иоанна, где ее нет. Я не ошибся, Свичнет? Ведь тебя до отвала напичкали Библией в школе. Это у Марка или у Луки говорится…