Шпоры на босу ногу - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 16

– Мы слишком отклонились к югу, ошиблись на два лье. Я отклонился! И мне отвечать! Но это, может, даже к лучшему. Место тут тихое и обустроенное. Так что немного отдохнем, подкормим лошадей – и сразу дальше. Мари!

И Мари – вот умница! – сразу взяла на повод и чисто, любо-дорого пошла. И солнце тогда было яркое, и снег прибит плотно. И вообще, думал сержант, ему еще грех жаловаться: он уже полдня в дороге, по чужим тылам – и пока что совсем без потерь, без единой! А то, что потерялась армия, так армия найдется, никуда она не денется. То есть слишком она велика, чтобы пропасть без следа.

Артикул пятый

ИГОРКА

Когда они въезжали в деревню, никто их не приветствовал. Но зато никто и не оказывал им никакого сопротивления. Ну разве что откуда ни возьмись вдруг выскочил кудлатый корноухий пес, хотел было облаять незваных гостей… Но оробел, трусливо поджал хвост и отбежал в сторону. Сержант осадил лошадь, осмотрелся. И опять ничего интересного не увидел. И уже только тогда, обернувшись к солдатам, велел:

– Тогда, ладно, так: занимайте двор побогаче. И дайте отдохнуть лошадям. Ну, и себе. Давайте, давайте! А у меня тут есть еще одно дело. Давайте!

Солдаты двинулись по улице и шагов через сотню свернули к самому большому дому, к тому же еще крытому самой свежей соломой. А сержант снова принялся разглядывать карту. Однако чем больше он ее разглядывал, тем больше убеждался в том, что он нисколько не ошибся и привел отряд в те самые Пышачи, в которых, по словам Оливьера, и должна была находиться ставка императора. Так что, думал сержант, тут только одно из двух: или же Оливьер ошибся, или император не смог прорваться через русские заслоны и не пришел туда, куда хотел. Но чтобы император так оплошал, в это как-то не очень-то верилось. А вот зато в ошибку Оливьера запросто. Он же всегда не разбирался в картах – ни в своих, ни в чужих, ни в штабных, ни в…

Ну, и так далее, уже безо всякой радости закончил эту мысль сержант. После чего еще раз – но теперь уже с совсем иной целью – сверился с картой. Итак: излучина реки, сосновый лес, ветряк…

И сержант посмотрел на ветряк. Ветряк был как ветряк, обыкновенный. И никого там – ни на самом ветряке, ни рядом с ним, во дворе, – не было. То есть нечего там было рассматривать. А вот же чуялось в том ветряке что-то особенное! И не отвести от него глаз! Сержант задумался. А после обернулся, посмотрел на ту высоченную березу на околице, а особенно на верхушку березы, а потом снова на ветряк. И самодовольно усмехнулся. Потому что понял, в чем тут дело! Крылья ветряка были уж как-то очень неестественно, совсем не по сегодняшней погоде, развернуты на северо-запад. То есть туда, где, судя по карте… Да, несомненно, подумал сержант, ветряк указывал на переправу через… Как, бишь ее? Ага – через Березину. То есть загадка была решена – это условный знак, и очень важный! Вот только радости он не прибавил. Потому что сержант сразу понял, что если его армии здесь не было, то и этот знак не для него, а для других. И, что еще неприятнее, эти другие где-то совсем рядом. Подумав так, сержант поспешно сложил карту, сунул ее за пазуху…

И тут опять раздался истошный собачий лай. Сержант оглянулся на лай – и опять увидел того пса, только теперь уже на самом краю деревни. Там пес был весел, он даже приплясывал, потому что к нему из хаты вышел, наверное, его хозяин – местный крестьянин, старик. А вслед за ним вышла маленькая девочка, и сразу же спряталась у старика за спиной. Старик был без шапки и в драном длиннополом кожухе. Старик махал рукой на пса, но пес не унимался. И вообще, пес теперь уже опять был не весел, а весьма воинственен – он хватал старика за полу кожуха и тащил его в сторону улицы, то есть к сержанту. Сержант спешился и ждал, когда все это кончится.

И это кончилось, и вот как: старик уступил псу, но только наполовину, то есть сойдя к крыльца и подойдя к калитке, старик остановился и, склонив голову набок, стал пристально разглядывать сержанта. И пес тоже пока помалкивал, жался к ногам старика и рычал. Иначе говоря, та сторона, как показалось сержанту, уже вполне была готова к переговорам. И сержант пошел к ним на встречу. Старик с неприязнью смотрел на сержанта. У старика была подвязана щека – зубы, наверное, сильно болели – и говорить ему будет, конечно, трудно…

Но и молчать он тоже не захотел! Поэтому, как только лишь сержант приблизился к нему, старик сразу выкрикнул что-то – наверное, злое, обидное, и, не дожидаясь ответа, опять повторил – правда, уже пространнее. И пес тоже сердито подгавкивал. А вот сержант ничего не сказал! Он только улыбался, потому что смешно было слушать чужую, совсем непонятную речь и при этом понимать только одно – что от нее зависит очень многое, может, даже сама жизнь. Да, тут заулыбаешься!

Но старик на улыбку обиделся и заговорил еще быстрее и рассерженней, повторяя через слово: «игорка, игорка». Когда же старик наконец замолчал и взялся ладонью за перевязанную щеку – зубы, наверное, опять схватило, – сержант еще раз улыбнулся и повторил за ним:

– Игорка.

Старик, услышав это, удивился и оглянулся на затаившуюся у него за спиной девочку. Девочка во все глаза смотрела на сержанта и молчала. И даже пес молчал! Тогда старик опять посмотрел на сержанта, но на этот раз уже не столько со злом, сколько с явным и нетерпеливым ожиданием. Может, думал старик, этот чужак еще что-нибудь внятное скажет? Однако сержант и раньше-то, прошедшим летом, почти не знал здешнего наречия, а теперь и те крохи забыл. Но и молчать было нельзя – он это понимал. И поэтому сказал хотя бы по-французски:

– Добрый вечер, мсье. Поверьте, я не желаю вам ничего дурного. Я солдат и воюю только с солдатами.

Говоря это, сержант прекрасно сознавал, что старик ничего не поймет, но, возможно, поверит интонации – ведь сержант старался говорить как можно приветливей.

Однако на старика это не произвело желаемого впечатления. Даже наоборот: старик опять со злом заговорил, перемежая свою речь уже знакомым выражением «игорка», а потом, указывая рукой за спину сержанту, выкрикнул что-то особенно обидное и замолчал. Зато пес опять залаял – взахлеб! Сержант оглянулся и увидел, что его солдаты довольно-таки бесцеремонно хозяйничают в соседнем дворе. Ну, тут все было понятно и без переводчика. И, значит, подумал сержант, он тоже должен действовать понятно и доходчиво. Поэтому:

– О, мсье! – сказал сержант как можно убедительней. – Война! Но мы не мародеры. Вот вам за хлопоты. Прошу! – и с этими словами он с готовностью протянул старику пачку российских ассигнаций.

Но старик только возмущенно замахал руками, а денег брать не стал.

– О, мсье! Я еще раз прошу вас! От чистого сердца! – попытался было настаивать сержант. – Вам бы не лишними…

– Игорка!..…

Сержант пожал плечами, смял ассигнации в горсти и, отвернувшись от упрямого старика, шагнул к Мари. Ужасная, подумал он, страна! Ужа…

(И вновь я осмелюсь отвлечь читателя. В бытность свою в Москве, французы на Преображенском кладбище поставили типографию для печатания фальшивых российских ассигнаций и выпустили их несметное число. Вот отчего столь щедр наш бравый сержант! – маиор Ив. Скрига).

А вот у солдат было так: закатив злополучную карету в хлев и оставив при ней мрачного, настороженного Гаспара, они уже успели разыскать спрятанное за дворовыми постройками сено и теперь кормили им голодных лошадей. И лошадям, конечно, было хорошо. А их хозяевам? Увы! От своей недавней бодрости у них теперь не осталось и следа. И это неудивительно: они ушли от маршала и не пришли к императору, и теперь они остались совершенно одни, без всякого прикрытия. А то, что сержант клялся, будто все хорошо и прекрасно, будто он просто так, чуть ли не шутки ради промахнулся на два лье, так разве же это правда? Ведь кто же теперь, в эту проклятую кампанию, поверит командиру, пусть даже этот командир – простой сержант?! Да и он, говорят, непростой! Вот все и молчали, хмурились. А первым нарушил молчание тогда самый хмурый из них – Франц. Он, громко, сердито сказал: