Шпоры на босу ногу - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 53

– Поджечь?! – не поверил Гаспар. – А зачем?

– Не знаю! – очень зло сказал трубач. – Но видели бы вы, что там творилось! Вот, например, вы можете себе представить, что будет с человеком, если его взять да и поджарить в самый трескучий мороз? Нет? Тогда полюбуйтесь! – и с этими словами трубач кивнул на умирающего.

Умирающий, понимая, что теперь все смотрят на него, перестал стонать. Гаспар склонился в седле, глянул на обезображенное лицо солдата и, сознавая, что это глупо, тем не менее сказал:

– От ожога хорошо помогает березовая пыль. Приложить и покрыть полотном.

– Пыль, – задумчиво повторил трубач. – Пыль от наших надежд. Что ж, спасибо и на этом. Ну а теперь, – и он отвернулся к костру, – уходите. Нечего славным героям болтать с дезертирами.

Однако никто не двинулся с места.

Тогда трубач схватил горящую головню, вскочил и гневно закричал:

– Проваливайте прочь! Прочь! Цепные псы, саранча! Лакеи коронованного ублюдка! Я всех вас ненавижу! – трубач швырнул в сержанта головней, но промахнулся. Головня упала в снег и зашипела, угасая. Трубач закрыл лицо руками и медленно опустился на колени, потом ничком повалился в сугроб и затих. Было видно, как судорожно подрагивают его плечи.

Все молчали. Но вот умирающий что-то прошептал, и его неразговорчивый товарищ, обернувшись к сержанту, спросил:

– Ну так что вам еще рассказать? Или, может, уже все же хватит?!

Вместо ответа сержант развернул лошадь и молча поехал прочь. Туда, где за ближайшим поворотом он, как сказал трубач, мог встретить императора. Копыта мягко утопали в снегу. Похрапывали лошади. Солдаты о чем-то вполголоса спорили. Сержант молчал. Зимой, подумал он, конечно, холодно, но зато зимний лес благоприятствует спокойному течению мыслей, воображение дремлет, желания смиряют свой пыл… А может, мысли просто замерзают? Человек покоряется холоду, кровь стынет в жилах – но не от страха, конечно, а просто от лени, – и уже ничего не хочется, и уже ни к чему не стремишься. Доедешь, думаешь – и это хорошо, ну а нет, так и это не страшно. Ведь как будто бы, можно подумать, тебя там кто-то ждет. Да! Как будто бы можно представить, что император в окружении своих верных маршалов стоит на высоком холме и не отрываясь смотрит на далекий горизонт и всё гадает, а где же сержант, где наш верный и славный защитник, надежда Франции, опора правящей династии!? Ах, как запаздывает, ах, гоните вестовых, немедленно доставьте его мне живым или мертвым – нет, только живым! И чтобы я, чтобы мы…

Ну, и так далее. О-ля! Дюваль улыбнулся и понял, что, значит, далеко не все еще потеряно, если он не разучился смеяться над собой!

И вдруг услышал:

– Сержант, а мы что, сейчас и действительно встретим императора?

Дюваль посмотрел на Мадам. Лицо у нее не выражало ничего, кроме едва ли не праздного любопытства. Дюваль пожал плечами и сказал:

– Не знаю.

Да и действительно, странный вопрос, равнодушно подумал сержант. На то ведь и война, чтобы никто не знал, что ждет его в ближайшую минуту. И, может, это даже хорошо!

Но тут Мадам опять заговорила:

– А если мы сейчас и на самом деле попадем в ставку, то как вы думаете… что вас там ждет?

Сержант не ответил. Ха! Что его ждет! Повышение в чине, вот что! Или… Или совсем ничего! Но это как раз и не важно, а важно то, что у него будет чистая совесть. По крайней мере, по отношению к себе. А дальше думать не хотелось. И это очень правильно! Зачем знать больше, чем положено?!

– А давайте, я угадаю! – вдруг предложила Мадам.

– Что угадаете? – спросил сержант.

– Я говорю, а давайте я угадаю, что ждет вас в ставке. Так вот: вас восстановят в звании.

Ого! Откуда ей это известно? Дюваль настороженно посмотрел на Мадам, а та как ни в чем ни бывало добавила:

– Дайте мне вашу руку, и я по линиям ладони объясню подробнее.

Но сержант руки, конечно, не подал. Вместо этого он еще раз внимательно посмотрел на Мадам, а после сказал:

– Один из моих солдат утверждает, что вы и есть та самая Белая Дама. Я этому, сами понимаете, не верю. Но, тем не менее… Вы часто меня удивляете!

– Вам это в тягость?

Сержант не ответил. В тягость ли, не в тягость – это как раз не главное, а главное то, так подумал сержант, что рядом с Мадам он все чаще поступает не так, как должно. Так, того и гляди, можно наделать глупостей! Поэтому пора с этим кончать, решительно подумал Дюваль и так же решительно сказал:

– Довольно говорить загадками, Мадам! И поэтому я спрашиваю вас прямо: почему это вы решили, что меня должны восстановить в звании?

– Ну, хотя бы потому, что по вашему поведению сразу видно, что вы… – и тут Мадам даже смутилась… – Ну, вы же понимаете! Какой из вас сержант?!

– Ну! – только и сказал сержант, очень смущенно.

– О! Вот видите! – заметно осмелев, продолжала Мадам. – И это только первое. А вот и второе, и это вы тоже не сможете отрицать, что по вашему поведению по отношению к и этому полковнику на переправе, и к генералу… как его…

– Оливье.

– Вот и опять! Вы называете его по имени. А это тоже говорит о многом! Ведь так?

– Н-не обязательно, – не очень-то уверенно ответил Дюваль.

Зато Мадам была уверена как никогда! И продолжала:

– И вот из всего этого, а также из кое-каких и других наблюдений, я сделала вывод, что еще совсем не так давно вы носили офицерские эполеты. Однако затем, после некоей, мне пока что неизвестной, неприятности вы…

– Но, Мадам! – поспешно перебил ее Дюваль.

– Что? Слушаю!

– Вот вы сказали: «неприятности». И я… Я… н-не хотел бы вам всего объяснять, только спешу уверить: в той досаднейшей, глупейшей неприятности не было даже и тени…

И сержант замолчал, в душе проклиная себя за болтливость.

Но Мадам была в восторге! Она тотчас сказала:

– Да я, поверьте, ни о чем дурном даже и не думала! Ведь я о вас…

Но тут умолкла и Мадам. Тоже, небось, теперь досадует, подумал сержант. И еще, с уже совсем большой досадой, подумал вот о чем: а ведь они только-только начали по-настоящему знакомиться! А ведь уже почти доехали. Так что вот сейчас он явится, доложит, и передаст пакет, и сдаст…

Сержант нахмурился. Болван, гневно подумал он, трижды болван! Ну, сдаст, а дальше что будет? А что, если…

Ну, нет! Да тут даже…

Нет, довольно, прекратить немедленно, сам себе приказал он. Потому что, во-первых, приказ есть приказ, он для того и отправлялся в путь, чтобы доставить и сдать. А во-вторых, чего бояться? Тот глупый страх, то есть та мысль о том, что она русская шпионка, давно уже не приходит ему в голову! Потому что теперь это просто смешно! Она из местной шляхты, это совершенно ясно, и муж… жених ее служит у Понятовского, то есть в пятом корпусе, она сама об этом сказала. И сказала, несомненно, правду. И брат ее, конечно, там же. И, может, там даже и ее отец, потому что, небось, он не так еще стар. Но что жених и что отец, торопливо подумал Дюваль, надо о брате спрашивать, уточнить, какой полк, в каких делах участвовал и какие у него награды. И о нем же сразу сказать в ставке – на них, этих штабных, такое сразу, безотказно действует! Это их отрезвит! И, решив так, Дюваль повернулся к Мадам и сказал:

– А вот вы говорили: ваш брат. Он, я так понял, тоже в пятом корпусе, как и этот, который…

И замер! Даже испугался! Потому что Мадам мгновенно и очень сильно изменилась в лице!..

Но тут же успокоилась. И, правда, отведя глаза, тихо сказала:

– Нет, брат к вам не пошел. Брат пошел к русским. Мой брат – поручик Коннопольского уланского полка.

– Ма… дам… – сержант был до того растерян, что даже не мог говорить…

А Мадам повернулась к нему и сказала:

– Очень прошу вас, господин Дюваль, давайте о моем брате больше говорить не будем.

– Как… как изволите…

И разговор иссяк. Хотя о чем тут было говорить, когда и так все стало предельно ясно! Брат – в русской армии, добавить больше нечего… А вот, правда, жених, тут же подумал сержант… Но ведь жених – это не брат, так в ставке и скажут, что, скажут, женихи! Они приходят и уходят, а братья… И сержант нахмурился. Это он вспомнил, сколько в свое время было неприятностей у Оливьера. Старший брат Оливьера, Филипп, не присягал ни императору, ни, еще прежде, Директории, и поэтому, пока Филиппа не убили, Оливьер был очень не в чести. Да и таких примеров еще много! Поэтому сержант еще сильней помрачнел и еще сильней задумался. И он долго так молчал! А потом повернулся к Мадам и сказал: