Шпоры на босу ногу - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 58

– О! Ну что вы, сержант! – сказал Франц без всякой обиды. – Мне с детства запрещали играть, я привык. Мне говорили: зачем тебе это, ты ведь прекрасный повар! Но что поделаешь, – тут Франц вздохнул и долго молчал, рассматривая флейту, – но что поделаешь, если музыка для меня все равно что для кого-то неразделенная любовь.

Сказав такое, Франц испугался насмешки и замолчал. И все молчали, даже Чико, который прежде непременно поднял бы австрийца на смех… Поэтому, ободренный общим молчанием, Франц осмелел и продолжал:

– И все-таки однажды… Я очень просил, и меня взяли в музыкальную команду!

– Да ну! – совсем не к месту удивился сержант.

– А вот представьте! Взяли! Это было… – Но тут Франц вспомнил, как же это было, и сразу перестал улыбаться. – Это было, – печально сказал он, – уже на обратном пути, здесь, под Оршей.

– Под Оршей! – эхом отозвался Чико. – Вот оно как!

– Да-да, ты прав, – и Франц еще сильней помрачнел. – Так вот тогда, под Оршей, мы два дня били в барабаны и кричали, что именем императора всем раскаявшимся дезертирам даруется прощение и что все они будут накормлены. Лошади, готовые к закланию, стояли у нас за спиной, кипели котлы… Но, увы, я, наверное, и действительно плохой музыкант! Ни один человек не вышел из лесу, и у меня отняли барабан. У моих товарищей тоже…

Франц растерянно посмотрел на слушателей и медленно захлопал ресницами, на которых намерзли ледышки. Бедняга Франц, подумал сержант, зачем такого приводили на войну, он же, наверное, был так хорош в своей маленькой, уютненькой кондитерской, когда, взбивая земляничный крем…

– А дальше что? – спросил нетерпеливый Чико.

– А дальше… Я вернулся на кухню, отвязал Серого, – тут Франц похлопал свою лошадь по загривку, – и увел его в лес.

– И правильно! – одобрил Чико. – Правильно! А был бы я на твоем месте…

– Но я не воровал! – перебил его Франц. – Я поступал согласно воле императора! Ведь Серый был обещан дезертирам, и я, тогда уже и сам дезертир, взял свою долю.

– А был бы я на твоем месте… – с азартом начал было Чико, но вдруг почему-то резко замолчал и посмотрел направо.

Дюваль тоже посмотрел…

Артикул девятнадцатый

ТАЙНА УХОДИТ СКВОЗЬ ПАЛЬЦЫ

И только головой покачал! Ну еще бы! Направо, шагах в двадцати от отряда, стоял разъезд лейб-казаков во главе с офицером. Казаки негромко переговаривались между собой, офицер улыбался. Тогда и Дюваль улыбнулся – но очень сердито, после привычно вырвал саблю…

И тотчас же замер. И уже не улыбался. Потом его рука сама собой опустилась. А голова пошла кругом! Дюваль лихорадочно думал: что же делать, что делать, что делать?!

А вот казачий офицер, тот, по-прежнему улыбаясь, громко сказал, обращаясь к сержанту:

– О, какая неожиданная встреча! Друг мой! Я несказанно рад! – и это он сказал на чистейшем французском.

– И я, – сказал сержант. Тоже, конечно, по-французски. – Я…

А больше он ничего не сказал. Хоть и он тоже был рад, но что тут еще скажешь? Поэтому сержант молчал и во все глаза смотрел на офицера и на его – а их было не меньше десятка – казаков. Вот такая там тогда сложилась диспозиция: казачьи пики упирались в снег, казачий офицер привстал в стременах и улыбался, а Франц наигрывал «Милую Гретхен». Сержант вдруг подумал: а и действительно, какая же все-таки сентиментальная штука эта война! После чего он всё же бросил саблю в ножны и, как ему казалось, по-русски сказал:

– Гринка! Хоронший!

– Да, это я, друг мой! – браво ответил офицер. – Ведь же, надеюсь, я тебе не враг? В том смысле, что не личный.

– О, несомненно, нет! – уже почти уверенно ответил Дюваль. – Хотя уставы говорят…

– Уставы говорят, что на время переговоров все боевые действия отменяются! – не терпящим возражения тоном заявил офицер. – Так почему бы нам с тобой, Шарль, не провести переговоры? Или из нас весь азарт уже вышел?! Вист или пас?

– Конечно, вист!

И карты были брошены!..

Э! Прошу извинить! Итак, отряды не двинулись с места, а вот зато их командиры съехались… и обнялись! После чего сержант, обернувшись к своим солдатам и, главным образом, к Мадам, с некоторым смущением сказал:

– Вот, прошу жаловать: мой давний друг Гринка. Хоронший.

– Хорунжий, – уточнил казак. – Тогда. А теперь сотник. Григорий Назарыч Дементьев, лейб-гвардии Казачий полк, – и он учтиво поклонился. И так же учтиво добавил: – Мадам!

– Э… – растерялась Мадам, не зная, кем бы ей назваться. Тогда сержант сказал:

– А эту даму, Гринка, я провожаю домой, во Францию.

– Похвально, похвально, – многозначительно ответил Дементьев, потом внимательно осмотрел сержантскую шинель Дюваля и тихо, чтобы другие не услышали, спросил:

– Надеюсь, это маскарад?

– Увы, – вздохнул сержант. – Не всем и не всегда удача. Однако не будем пока что об этом. Ты бы лучше рассказал о себе.

– Ну, я, как видишь, сотник, представлен на подъесаула.

– Я рад за тебя! – искренне воскликнул Дюваль. – Я… действительно рад. И я еще…

– О, что ты, что ты! – перебил его Григорий. – Это я тогда был виноват. Винюсь. Так ведь же служба, Шарль! Бывает, так затреплет, что просто страх! Вон, как и тогда: я же после сразу заступил в караул, после была еще какая-то оказия, после еще, после еще. А у Ляли… Лялю помнишь? Я у них там нарочно записку оставил. На твое имя. Да, видно, было не судьба.

– Не судьба, – согласился Дюваль.

– А я после часто тебя вспоминал! – не унимался Григорий. – Но где же было встретиться?! Мы же пять лет не воевали!

– Да, к сожалению…

– А этим летом, когда это началось, я всем говорил: у них там есть один полковник – нет, теперь генерал, а может совсем маршал… – Но тут Григорий наконец опомнился и некоторое время молчал. Потом опять же шепотом спросил: – Так что же все-таки случилось? Где твои эполеты?

– М-м… мне кажется, сегодня это придется не к месту. Мы так давно не виделись, – сержант сбивался, отводил глаза, дергал уздечку, косил на Мадам…

– Э, так не пойдет! – обиделся Григорий. – Ты мне ответишь или нет?!

– Отвечу, только не кричи, – и сержант перешел на едва слышный шепот: – Ты помнишь тот портфель, который я отыграл у интенданта?

– Конечно, помню! Желтый такой, красивый.

– А интендант был нашим резидентом. Теперь ты понял?

– Н-ну…

– А там хранилось что? Секретные бумаги?!

– Да. Но…

– Так вот! Наш резидент хотел их выиграть, а я ему не дал. Помешал, стало быть. И вот за это они потом всем штабом на мне отыгрались! Сорвали банк… А в банке были мои эполеты. Теперь понятно?

– Да, – сказал Григорий. Потом громко сказал: – Но не было!

– Чего?! – и голос у сержанта дрогнул.

Григорий не ответил.

– Чего? Где не было?! – повысил голос Дюваль. – Бумаг, что ли, в портфеле не было?

– Были, были там бумаги, ты не волнуйся! – успокоил сержанта Григорий…

А сам очень сильно нахмурился! Потому что, конечно, сразу вспомнил, как в то – выходит, и впрямь злополучное – утро он явился в канцелярию и долго разговаривал с Синицыным, дежурным офицером. Синицын божился, что он со дня на день ждет уйму денег и тогда непременно расплатится, на что Григорий отвечал… Потом Синицын принимал секретные бумаги и приглашал к себе на ужин, Григорий отказался, взял пустой портфель, защелкнул мелодичную застежку и манерно раскланялся, потом прошел по улице, спустился в погребок…

– О чем ты думаешь? – спросил Дюваль.

Григорий долго, не моргая, смотрел на сержанта, а после сказал:

– Проиграй я в тот вечер портфель, и меня бы расстреляли. Я обязан тебе на всю жизнь! – и отвернулся. И с очень большой досадой вспомнил, как его тогда назавтра, уже ближе к обеду разбудили и сказали, что от Ляли прибежал поваренок Данилка и принес портфель, которой у них за диваном валялся!

А сержант прислушался к себе и понял, что в душе у него пусто. Сержант вздохнул, глянул на сотника – тот был белее снега. И он опять начал: