Просвещенное сердце - Беттельгейм (Беттельхейм) Бруно - Страница 4

4

И снова я оказался перед вопросом — может ли хорошее общество само по себе или с неким усилием создавать хорошего человека, который бы затем увековечил само хорошее общество. Или же современный человек безнадежно не способен к этому в силу своей саморазрушительной природы. Если верно первое утверждение, то любой ценой, страданием многих поколений следует двигаться к созданию хорошего общества, поскольку оно автоматически будет затем порождать хороших людей. И это то, что предложил коммунизм после 1917 года. Но Советская Россия 1920-х годов показала, что не может гарантировать полной само реализации человека. Другим видом идеальной ставки стал социал-демократизм, который я принял с колебаниями и опасениями. Было очевидно, что реализация лучшего общества зависит от наличия во власти лучших людей.

И если только хороший человек может создать хорошее общество, то проблема в том, как изменить для этой цели уже существующего человека. Казалось, что из всех возможных путей влияния на людей, психоанализ лучше всего подходит для такого радикального улучшения человека. К тому времени некоторые из моих друзей становились психоаналитиками, испытав этот метод на себе — среди молодых интеллектуалов психоанализ был в моде. Личностные изменения, которые я в них наблюдал, не казались убедительными в удачности их методики для создания хорошего человека. Впрочем, скорее всего это говорит о том, что они просто сами были неспособны воспользоваться всеми плюсами психоанализа.

Перспективы психоанализа

В конце концов, я с большей надеждой обернулся к психоанализу, нежели к политическим реформам. И это было не просто разочарование в возможности создания лучшего общества, создающего независимого человека. Я занялся психоанализом еще и по личным причинам. Сперва я не думал, что психоанализ станет моей профессией. Мне было важно при его помощи глубже понять теоретические, социальные, философские и эстетические проблемы, и в своем юношеском порыве я надеялся их разрешить.

Мне потребовалось много лет интенсивного психоанализа и гораздо больше лет его практики, чтобы понять, как он может менять личность человека, живущего в конкретном обществе, и где заканчиваются границы его влияния. Чтобы понять, каковы эти пределы влияния общества на индивидуальность, мне пришлось пройти сквозь фашизм, концлагерь, иммиграцию и ассимиляцию в Новом Свете. И я долго осмыслял эти уроки жизни.

Во-первых, я понял, что если психоанализ может помочь взрослому человеку с личными проблемами, то это не значит, что он может еще и обеспечить хорошую жизнь. Чтобы не только единицы, ведущие глубокую внутреннюю борьбу, но и массы, могли этим воспользоваться, необходима реформа всей системы воспитания и образования человека и общества, учитывающая особенности всех возрастов. Но перед началом реформ нужно понять, какие педагогические методы что развивают, как они отразятся на будущей жизни ребенка, а значит и будущей жизни самого общества. В моем случае, маятник долго раскачивался между двумя предположениями (кто же «отец» человека — общество или ребенок), прежде чем я и рационально, и эмоционально принял то, что мы называем «хорошей жизнью», в нормальных условиях, это — хрупкий баланс между личными устремлениями, правильным социальными требованиями и природой человека; и что не бывает абсолютного подчинения только одному из этих моментов.

Во-вторых, я должен был изучить человеческую природу и давление на нее общества. И здесь я вышел на центральную проблему моей деятельности — применение психоанализа к социальным проблемам, и в частности к воспитанию детей.

В ходе длительного наблюдения в процессе совместного проживания с двумя аутичными детьми я осознал расхождения в теории и практике психоанализа, его возможности и необходимость усовершенствования. Для людей с сильными отклонениями недостаточно классического психоанализа для осуществления желаемых психических изменений. Более того, для достижения эффекта нужно постоянно вести жизнь, основанную на психоанализе, а не тратить на него один час. К тому я и стремился при лечении этих детей, но с ограниченным успехом. Им необходимо было полноценное человеческое общение, хорошие условия жизни и значительные цели для стремления к ним, а не просто применение психоанализа к их прошлой жизни.

Другие оговорки касались непосредственно моей жизни. Лет за десять до гитлеровской оккупации, я осознал, что живу в состоянии внутреннего кризиса, несмотря на то, что внешне дела шли успешно. Долгое время я жил в том, что позднее Эриксон назовет «психо-социальным мораторием». Снять эту обусловленность не смогли ни годы, потраченные на психоанализ, ни последующая жизнь.

И даже во время заключения я не сомневался в успехах как психоанализа (в целом), так и в свои собственных заслугах. Я был убежден, что взял из психоанализа все, что он мог мне дать. После чего я успокоился и стал принимать жизнь такой, какая она есть и старался полюбить это.

Я больше не думал, чем я обязан психоанализу. Помимо прочего я благодарен ему за то, что я смог понимать, сопереживать и помогать брошенным, неполноценным или деградирующим детям, создавая для них особую среду, в которой они могли бы развить свои человеческие способности.

С другой стороны, дни, проведенные в концлагере, дали мне больше нежели годы, посвященные тщательному психоанализу. (Я понимаю, что меня могут упрекнуть в том, что психоанализ мне ничего, кроме интуиции, не дал. Но меня больше волнует доверие интроспекции, нежели ее проекция).

Новые точки зрения

Опираясь и на свой собственный психоанализ, и на изученную литературу, и на её применение на практике, я все еще искал постижения «истинной» природы человека. Хотя я был далек от мысли, что психоанализ как терапевтический метод может произвести «хорошего» человека, все же я думал, что он лучший метод для достижения существенных личностных изменений.

Год, проведенный в концлагерях в Дахау и Бухенвальде, стал для меня и для моих идей великим потрясением. Он меня столь многому научил, что и до сих пор я черпаю что-то новое из этого опыта. Поскольку большая часть этой книги составляет психо-социальное изучение этого опыта, я здесь не буду говорить о том, в чем он заключался. Многие размышления об этом содержатся и в моей статье о влиянии экстремальных ситуаций на развитие шизофрении.2

Сами эти размышления обусловлены тем, что я испытал в концлагере. Трудно непредвзято рассматривать этот опыт, вспоминая о крайних лишениях и страхе за жизнь, которые постоянно культивировались среди заключенных, и особенно в среде евреев. Такие тяжелые впечатления постоянно могут отягощать разум, и если с ними не бороться, могут привести к переоценке ценностей.

Будучи в лагере я использовал психоанализ только в одном аспекте — как выжить и сохранить себя морально и физически. Поэтому я размышлял только о самом насущном и необходимом. Одна из проблем была в том, что люди, которые согласно психоанализу должны вести себя стойко, зачастую являли не лучшие образцы поведения в ситуации крайнего стресса, и наоборот, те, кто, должны были бы вести поступать низко, являли блестящие примеры мужества и достоинства. Я замечал быстрые изменения не только в поведении, но и личностные перемены — невероятно стремительные и зачастую более радикальные, нежели предполагается по психоаналитической теории. К тому же, хотя лагерная жизнь обусловливала в большей степени изменения в худшую сторону, но были перемены и в лучшую. Таким образом, одна и та же среда могла сформировать радикальные изменения в обе стороны.

В то, что среда может влиять на важные аспекты личности (создать хорошего человека), я верил, еще до занятий психоанализом. Теперь я видел, как дурная среда порождает в человеке зло. Но она же порождает в нем и достойные качества, о которых он и не подозревал. И если концлагерь может приводить к таким радикальным изменениям, значит, и общество вообще может влиять на человека, хотя в нем вариаций изменений неизмеримо больше, и сам человек имеет больше возможностей для самоопределения. А психоанализ утверждает, что к лучшему или худшему человек меняется под влиянием лучшего, либо худшего общества.