Мир приключений 1959 г. № 4 - Пермяков Е. - Страница 61

61

Яшка же действительно работает „не прикладая рук“: часа два с утра покрутится в лаборатории, а потом уходит в библиотеку „повышать свой научный уровень“. Ладно, заставлять мы не можем — в камере все-таки повышенная радиация.

После того разговора они с Голубом делают вид, что не замечают друг друга.

2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой! Сколько опытов можно было бы сделать за это время! Вот что значит не предусмотреть эти электроды вовремя.

Интересно, прав я или не прав? Верный этот выход — медленные мезоны — или нет? В теории как будто „да“, а вот как будет на опыте?

22 февраля. Уфф! Наконец закончили: установили пластины, замуровали стенку камеры. Вы хотели бы завтра же, немедля, приступить к облучениям, Николай Николаевич? Как бы не так!

Теперь пять дней будем откачивать воздух из камеры, пока вакуум снова не поднимется до 10–12 миллиметров ртути.

1 марта. Сердюк посмотрел на приборы, небрежно кивнул; имеем лучший вакуум в мире…

Итак, все отлажено, подогнано. Пучок мезонов можно затормозить и даже остановить совсем — голубой лучик расплывается и превращается в прозрачное облачко. Ну, теперь уж вплотную приступаем к облучениям.

2 марта. Болит голова. Уже половина второго ночи, нужно ложиться спать. Не засну…

Яшка не зря сидел в библиотеке целыми днями. Высидел, черт, выискал, что надо… Впрочем, при чем здесь Яшка?

Сегодня в десять часов — только что включили мезонатор — он подошел и с безразличным видом (дескать, я был прав, но, видите, не злорадствую) положил передо мной на стол журнал, открытый посередине. Это был январский номер „Физикал ревью“ (американское „Физическое обозрение“). Я стал разбирать заголовок и аннотацию:

„Г. Дж. Вэбстер.

ОБЛУЧЕНИЕ ОТРИЦАТЕЛЬНЫМИ ПИ-МЕЗОНАМИ

Сообщается о проведенной в институте Лоуренса экспериментальной работе по облучению минус-мезонами различных химических элементов… Опыты показывают, что возбуждение облученных мезонами ядер уменьшается вместе с энергией бомбардирующих мезонов… Однако по мере приближения скорости мезона к скоростям обычного теплового движения частиц (сотни километров в секунду) мезоны начинают рассеиваться электронными оболочками атомов и не проникают внутрь ядер… Облучаемые препараты калия, меди и серы в этих случаях оставались нерадиоактивными…“

Дальше английские слова запрыгали у меня перед глазами, и я перестал их понимать.

— Не утруждайся, я сделал перевод, — Яшка протянул листки с переводом статьи.

Я стал читать, с трудом заставляя себя вникнуть в смысл закругленных академических фраз. Впрочем, это уже было излишне. Итак, ясно, что медленные минус-мезоны, которые были нашей последней надеждой в борьбе за нейтрид, ничего не дадут.

Так вот почему в моих расчетах получалось: медленные мезоны действительно не вызывают радиоактивности в облученном веществе. Они не возбуждают ядро просто потому, что не проникают в него. То, что я принял за нейтрид, оказалось обычным „химическим“ веществом. Потрясающе просто! О идиот! Не понять, не предвидеть…

Собрались все. Якин читал вслух перевод статьи. Иван Гаврилович снял очки и из-за плеча Яшки смотрел в листки; тот постепенно, но густо краснел. Сердюк без нужды вытирал платком замасленные руки. Оксана еще не поняла, в чем дело, и тревожно смотрела на Якина… Понятно, почему краснел Голуб: он, как и я, не предусмотрел этого. Мы забыли об электронных оболочках — ведь при облучении частицами больших энергий ими всегда пренебрегают…

Словом, тотчас же прекратили опыт и стали готовить новые препараты: кусочки калия, серы и меди. Загрузили их в мезонатор все вместе, стали облучать. Расплывчатое облачко мезонов окутало три маленьких кубика в фарфоровой ванночке синеватым туманным светом. Облучали четыре часа-до конца работы, потом вытащили, чтобы измерить радиоактивность. Но измерять было нечего: образцы остались нерадиоактивными, будто бы и не были под мезонным лучом.

Когда возвращались в общежитие, Яшка захихикал:

— „А ларчик просто открывается“, как говаривал в подобных случаях дедушка Крылов. То, что вы с Голубом считали вожделенным нуль—веществом, не дающим радиации после облучения, оказалось не нейтридом, а обыкновенным вульгарным стабильным веществом. Нуль-вещество — это просто медь, вот и все!

— „Вы с Голубом?“ — переспросил я. — А ты разве не считал?

— Я? А что я? — Яшка удивленно и ясно посмотрел на меня своими голубыми глазами. — Я исполнитель. И кто меня спрашивал?

Вот сукин сын!

…Ничего не будет: ни атомных двигателей величиной с мотор, ни ракет из нейтрида, садящихся на Солнце, ни машин из нейтрида, разрезающих горы, — ничего! Зачем же мы с Сердюком лезли в камеру, под радиацию, рисковали здоровьем, если не жизнью? Для того, чтобы хихикал Яшка? Чтобы все скептики теперь злорадно завыли: „Я ж говорил, я предупреждал! Я ж сомневался! Я внутренне не верил в эту научную аферу!“ О, таких теперь найдется немало!

10 марта. В лаборатории скучно.

Иван Гаврилович сидит за своим столом, что-то рассчитывает весь в клубах папиросного дыма.

Мы с Алексеем Осиповичем Сердюком помаленьку проводим облучения по прежней программе. Якин делает анализы. Исследования нужно довести до конца, план положено выполнять… А на кой черт его выполнять, когда уже известно, чем все окончится?

2 апреля. Сегодня Яшка закатил скандал.

Последнее время он вообще работал из рук вон небрежно и вот нарвался на неприятность.

Мы дали ему для анализа слиток калия, который облучали недавно. Он заложил стаканчик, в котором под слоем керосина лежал этот слиток, в свою „горячую“ камеру и, посвистывая, начал орудовать манипуляторами… Я сначала увидел только, как из окна „горячей“ камеры глянули оранжевые блики. Яшка покраснел и нерешительно вертел рукоятками манипуляторов.

Я подскочил к нему: в камере, в большой чашке с водой, метались серебристые, горящие оранжевым пламенем капли расплавившегося калия.

— Ты что?

— Да уронил нечаянно слиток в воду… — пробормотал Яшка. — А красиво горит, правда?

— Дурак! Он же сильно радиоактивный — теперь камера выйдет из строя!..

Я оттолкнул его, попытался выловить горящие капли пальцами манипуляторов, но ничего не получилось. Калий горел. Подбежала Оксана, увидела пламя:

— Ой, пожар!..

Вместе подошли Иван Гаврилович и Сердюк.

Голуб хмуро посмотрел через стекло: капли уже догорали, в камере все застилал дым.

— Так… — Он повернулся к Якину.

Тот потупился, приготовясь выслушать разнос.

Но Голуб изобрел нечто другое: неожиданно для всех он заговорил мягким лекторским тоном:

— Калий, молодой человек, имеет удельный вес 0,84 единицы. Если напомнить вам, что удельный вес воды равен единице, то вы легко сможете догадаться, что калий должен плавать в воде, что мы и видим. Существенно также то, что калий, опущенный в воду, бурно реагирует с нею, выделяя из воды тепло и водород. Затем калий и водород загораются — что мы так же видим.

Он широким жестом показал в сторону камеры.

Сердюк засмеялся откровенно и даже нахально. Оксана, тоже понявшая замысел Ивана Гавриловича, прыскала в ладошку. Яшка стоял красный как рак.

— Поэтому, молодой человек, — заканчивал Иван Гаврилович, — калий хранят не в воде, а в керосине, в котором он не окисляется и не горит, а также не плавает… Вот так!

Яшка не ожидал, что его так издевательски просто высекут: ему, инженеру, объяснять, как семикласснику, что такое калий! Теперь он был уже не красный, а бледный.

— Спасибо, Иван Гаврилович… — ответил он; голос его противно дрожал. — Спасибо за первые полезные сведения, которые я получил за год работы в вашей лаборатории…

Это было сказано явно со зла. И все это поняли. Голуб даже оторопел:

— То есть… что вы хотите этим сказать?

— А всего лишь то, что из всех наших опытов только этот, так сказать, „эксперимент“ с калием имеет очевидную ценность для науки, — со злым спокойствием объяснил Яшка.