Мир приключений 1959 г. № 4 - Пермяков Е. - Страница 79

ТЕНЬ НА СТЕНЕ

Территория Физического института вместе с прилегавшей к ней частью парка была оцеплена; по шоссе пропускали только машины сотрудников и аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро; очевидно, часть пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам, проверяя зараженность местности радиацией, ходили сотрудники в серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой резины, в одинаковых уродливых масках.

Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал натекшие на асфальте лужи морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам. Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель и покинут всеми в крушении.

Через несколько часов было установлено, что в 17-й лаборатории, в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, или вспышка, сопровождавшаяся сильным выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра: полторы-две тонны тротилового эквивалента.

Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый капитан со светлыми усиками на красном от холодного ветра лице. Отдавая рапорт, он стоял смирно и держал руку под козырек. Александр Александрович неловко, по-штатски сутулился перед ним.

— Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую лабораторию аварийщики проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого помещения. Установлены и работают воздухоочистительные установки. Причины взрыва еще не установлены. Человеческих жертв не обнаружено…

Окончив рапорт, капитан отступил на шаг и опустил руку:

— Разрешите продолжать работу?

— Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного, пожалуйста, не предпринимайте… без моего… э-э… указания. — За четкой напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что капитан далеко не тверд в ядерных исследованиях. — Дело-то, видите ли, необычное.

— Слушаюсь: ждать вашего приказания! — Капитан снова козырнул и хотел выйти.

— Погодите. Э-э… Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы воздуха для анализа радиоактивности?

— Так точно… То есть, никак нет… — Капитан смешался и развел руками. — Не учел, товарищ академик… Прикажете взять?

— Теперь уж поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите.

Капитан вышел.

В разбитые окна комнаты административного корпуса свирепо задувало. Александр Александрович сидел в плаще, положив озябшие синие руки на стол. «Человеческих жертв не обнаружено…» Перед ним лежали только что принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия с дыркой для гвоздя и цифрами: «17–24» — жетон Ивана Гавриловича Голуба, и «17–40» — жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах.

Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под просачивающиеся излучения ускорителей, иногда выходили из управления реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но понятные несчастья… А сейчас — Тураев чувствовал это интуицией старого исследователя — случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что?

С глухой, завистливой печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли, как солдаты в бою. Такой смерти можно только позавидовать! А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова…

Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.

На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки — в синих, желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах — и, должно быть, чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто ничего толком не знал.

— Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! — удивлялся басом стоявший невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. — Он вчера к нам в бюро приборов счетчик частиц приносил ремонтировать! — Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.

Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза красивая черноволосая девушка — кажется, она лаборантка из лаборатории Голуба. Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником — тот, который вчера видел вспышку в 17-й из окна высоковольтной лаборатории…

По дороге в Физический институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание главного корпуса, тревожные группы сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды. «Ивана Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!..»

Разгорячившись от езды в машине, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и стоял в раздумье под скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет, пожалуй… Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и что он, Самойлов, не хотел понять?..

Николай увидел Тураева в легком распахнутом плаще, с посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему. Помолчав, он сказал:

— Здравствуйте, Александр Александрович! — Он пожал сухую, старческую руку. — Я привез два нейтрид-скафандра для… — Не найдя нужного слова, он кивнул в сторону разрушенного корпуса. Помолчал. — Думаю, что в лабораторию идти нужно мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры… — и, замявшись, добавил менее решительно: — Я ведь почти два года работал у Ивана Гавриловича…

Тураев смотрел на высоченного Николая Самойлова, подняв голову вверх, внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг… Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб, перерезанный тремя продольными морщинами, ветер растрепал над ним черные прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода и горя. «Молод, силен… Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и понять… Эх, хорошо молодым!» Не зависть, а какое-то светлое отцовское чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:

— Что ж, идите, если не боитесь… Только одному нельзя, подберите себе ассистента.

— Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.

Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный голос окликнул его:

— Николай, подожди!

К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на лбу. Они поздоровались.

— Что это у тебя? — показал Самойлов на повязку.

— Хочешь идти в семнадцатую? — не отвечая, спросил Яков.

— Да…

— Бери меня с собой.

— Тебя? — неприятно поразился Николай. Подумалось: «Славы ищет?» — Что это тебе так захотелось?

— Понимаешь… Я видел все это… Вспышку, Голуба, Сердюка… — сбивчиво забормотал Якин. — Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять… Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел, только я… Из окна своей лаборатории. Понимаешь?