Избранное - Коваль Юрий Иосифович - Страница 71

71

– Ну вот и приехали!

Это была его любимая фраза.

Пойдёт на улице дождик – дед говорит:

– Ну вот и приехали.

Вскипит самовар:

– Ну вот и приехали.

Приедут гости:

– Ну вот и приехали.

Однажды Лёля сказала деду, что крыльцо и завалинка всё-таки летают. Только глубокой ночью, когда все спят. Дед Игнат не поверил, чесал в затылке, удивлялся.

А Лёля в этот день легла спать нарочно пораньше. И заснула. Спать-то она спала, а всё равно всё видела и слышала.

– Эй, завалинка, – сказало крыльцо. – Ты спишь?

– Не, – ответила завалинка, – подрёмываю.

– Давай полетаем.

– Давай.

И они сорвались с места и полетели летать над деревней.

А дед Игнат как раз возвращался домой.

Увидел он, как летают над деревней крыльцо и завалинка, – сильно удивился. А когда появилась в небе школьная кафедра, покрашенная масляной краской, дед сел в траву и сказал:

– Ну вот и приехали.

СКАЗКА О ПОЛЫНОВКЕ

А вокруг деревни, в которой жила Лёля, повсюду – на полях и на дорогах – бушевала полынь.

В жаркие июльские дни запах полыни пропитывал и солнце, и воздух, и облака.

И дожди были здесь полынные. И грозы.

И называлась деревня – Полыновка.

Полыновцы любили полынь.

Вениками из полыни подметали они свои дома, и горький полевой запах стоял в каждом доме.

Как хороша была полынь, как красива!

Другие травы зелёные были да травянистые, а полынь-то – серебряная. Листья её, рассечённые ветрами, серебрились под солнцем, а на верхушке полынного стебля маленькие, а золотые горели зернины. И запах, невозможный запах – горький и радостный.

Лёле всегда хотелось набрать полыни, поставить в комнату как букет.

– Нельзя, Лёля, нельзя, – говорила мама. – Полынь – горькая. Не надо нам в доме горечи.

Лёля не знала, что такое горечь, и радовалась, что горечи в их доме нет и что веник всё-таки из полыни.

Интересные и очень простые люди были полыновцы. Они и сами были какие-то полынные – тихие, степные, полевые.

Гордостью села были девушки.

В праздничные дни они выходили на улицу в белоснежных длинных рубашках, которые назывались «панар». Подолы их были чудесно, причудливо расшиты. А пояса! Какие пояса! Это не были даже пояса, а бесконечные сложные украшения из разноцветных шерстяных ниток.

К поясам подвешивали девушки серебряные колокольчики, на шее висели ожерелья в пять рядов из разных монеток, и когда девушки выходили гулять – звон стоял на всю Полыновку.

И много жило в Полыновке разного народу, но раньше всех и лучше всех Лёля узнала Марфушу.

Умница была Марфуша, настоящая умница. В школу она приходила в белой вышитой рубашке и в красном фартуке.

В семье, кроме неё, было ещё пятеро детей, и ничем не отличались они от других полыновцев, кроме одного. У всех детей были прекрасные белые валенки.

Отец Марфуши валенки валял. Рядом с их домом был сделан навес, и длинные стояли столы, которые были завалены валенками, самыми разными – белыми и серыми, детскими и взрослыми. Вся Полыновка ходила зимою в валенках, которые свалял Никифор-батей. Так звали Марфушиного отца – Никифор-батей.

«Батей» – это удивительное слово добавляли полыновцы к имени взрослого мужчины, отца семейства, и ничего особенно оно не означало, а просто означало – «дядя», но звучало здорово:

– Здравствуй, Никифор-батей!

А мать Марфушину звали Алёнакай. И это слово «кай» добавляли полыновцы к имени взрослой женщины, означало оно просто «тётя», а звучало серьёзно и уважительно:

– Здравствуй, Алёнакай!

Дома у Марфуши было множество дел, она и отцу помогала и матери, но душа её всегда была в школе. Она прибегала в школу, как только у неё случалась свободная минута. Она помогала Татьяне Дмитриевне: мыла окна, подметала пол и нянчилась с Лёлей. Марфуша мечтала стать учительницей.

А другим важным учеником был в школе Максим. В школу он попал поздно и был старше всех ребят. Мать его была почти совсем слепая, и Максим помогал ей и тесто месить, и хлебы печь. Делал он это очень хорошо. И вообще всё на свете Максим делал очень хорошо: и самовар ставил, и печь топил, и дрова колол, но самое удивительное – он умел нарисовать человеческую руку. А уж это всем известно, кто умеет нарисовать человеческую руку – настоящий художник.

И Максим, и Марфуша, и вообще все полыновцы любили блины. Пшённые блины!

Что за чудо были эти блины – ноздрястые, пушистые!

Есть их надо было прямо со сковородки да макать в сметану и кислым запивать молоком.

В праздничные дни полыновцы приносили в школу Татьяне Дмитриевне простоквашу и сметану в глиняных кувшинах и завёрнутые в чистое полотенце пшённые блины.

На блины собирались в школу ребята. Приходила Марфуша, приходил Максим.

– Хочешь сказку под блины? – спрашивала у Лёли Марфуша.

– А какую сказку?

– Расскажу я сказку длинную, – серьёзно говорила тогда Марфуша, – не простую сказку – блинную. Ну, какую хочешь сказку? На один блин или на два?

– Давай на три.

– Ну так слушай сказку в три блина длиной.

Сказки свои Марфуша рассказывала очень-очень давно, и прошло много лет, прежде чем я их услышал, а потом прошло ещё много-много лет, прежде чем я стал их вам рассказывать. Сейчас уже нет на свете Марфуши, а я ещё есть. Поэтому слушайте Марфушину сказку, как я её вам расскажу.

МАРФУШИНА СКАЗКА В ТРИ БЛИНА ДЛИНОЙ

Жила-была на свете мышка. Она очень любила блины.

Вот как-то испекла она три блина.

Съела первый блин, а он получился комом – встал у неё в горле – ни взад ни вперёд. Первый блин всегда комом.

«Ну ладно, – думает мышка, – съем второй блин. Второй первого прошибёт».

Съела она второй блин, а он тоже комом встал.

«Не прошибает, – думает мышка. – Съем третий».

Съела третий – и третий делу не помог.

Выскочила мышка из норки, бегает по лесу, приговаривает: 

Утрясайтесь, блинчики,Растрясайтесь, пшённые! 

Добежала она до старого дуба, который рос на опушке.

Встала под дубом и подпрыгивает на одном месте, чтоб блинчики поутряслись.

Услыхал дуб, как мышка блинчики уговаривает, и смешно ему стало. «Вот, – думает, – какая глупая мышка. Шугану-ка я её».

Уронил он жёлудь, да так ловко, что прямо в мышку попал.

Тут первый блинчик и проскочил от страху.

– Что такое? – пискнула мышка. – Что это падает?

Усмехнулся дуб: какая глупая мышка попалась! Шевельнул ветвями и шепнул:

– Небо!

Тут от страху и второй блинчик проскочил, а сама мышка бросилась бежать со всех ног.

– Эй, девушка! – крикнула ей крыска. – Куда бежишь?

– Ой, крыска-сестрица! Небо падает! Понимаешь? Падает небо! Такой здоровенный кусок на меня упал! Бежим!

Напугалась крыска, дунула за мышкой следом. Бежит и думает:

«Уж если небо кусками падает – куда от него убежишь?»

– Эй, грызуны! Куда бежите? – крикнул им заяц.

– Незнамо куда, – ответила крыска, – где небо не падает.

– А чего оно здесь, падает, что ли?

– А ты чего, сам, что ли, не видишь?

Глянул заяц на небо – ого! О-го-го! Падает! Прямо на зайца! И пустился заяц бежать!

Так бежали мышка, крыска и заяц и всем рассказывали, что небо падает. И скоро уже бежали за ними и волк и лиса.

Бегали они, бегали, опять к старому дубу прибежали.

Стоят под дубом, кричат:

– Небо! Дорогое наше небо! Не падай! Умоляем!

– Вы чего это раскричались? – строго спросил их старый дуб.

– Да как же, дяденька, не кричать да не плакать, ведь небо падает.

– Ах вы, чудаки-чудаки, – сказал дуб. – Это вы падёте, и я упаду, а небо будет стоять вечно.

Тряхнул дуб ветвями – посыпались жёлуди. Кому по лбу жёлудь попал, кому – по загривку.

Кинулись звери кто куда – врассыпную. И тут уж, конечно, у мышки и третий блинчик проскочил.