Хаотические заметки корееведа - Ланьков Андрей Николаевич - Страница 33

Но вернемся к нашему вопросу: куда же делись потомки 80 (а то и 90) процентов тех, кто населял Корею два века назад? Ответ на него очевиден: никуда они не делись, живут, здравствуют и, более того, скорее всего по-прежнему составляют примерно 80–90 % современного населения государства корейского. Однако эти потомки отреклись от своих предков и приписали себе более престижное, более знатное происхождение. Когда, как и почему это случилось?

Первый прорыв мещан (а, скорее, мужиков) во дворянство произошел в XIX веке. В это время корейское государство, которое до этого строго следило за тем, чтобы между дворянами и «подлым людом» сохранялась труднопереходимая грань, ослабило свой былой контроль. Богатые крестьяне и купцы стали покупать дворянское звание за деньги. Одним из основных способов стало включение своего отца или деда (на деле обыкновенных мужиков-землепашцев) в очередное издание родословной книги какого-нибудь дворянского рода. Обедневшие дворяне шли на это спокойно, да и деньги брали за услугу не слишком уж большие. Таких «мещан во дворянстве» было так много, что уже около 1850 г. в иных местностях дворяне (в подавляющем большинстве свежеиспеченные) составляли без малого половину населения.

В 1894 г. в Корее произошла окончательная отмена крепостного права (государственные крепостные были освобождены еще в 1801 г.). Тогда же были отменены и дворянские привилегии. Одним из неожиданных результатов освобождения крестьян стало то, что некоторые бывшие крепостные тут же стали брать себе фамилии своих господ и более или менее самовольно включать себя в их кланы. В более спокойные времена государство, которым тогда еще по-прежнему заправляла дворянская верхушка, возможно, и приняло бы меры против этакого самовольства, но в 1890-е гг. у корейского правительства были заботы поважнее: страна стала игрушкой в руках колониальных держав и стремительно шла к потере независимости. Власть предержащим приходилось думать о своей шкуре, а не о защите сословных привилегий (вдобавок, формально отмененных).

Однако окончательное превращение всех или почти всех корейцев в дворянских потомков случилось уже после войны, в пятидесятые и шестидесятые годы, когда составлением родословных всерьез стали заниматься все кланы. К тому времени ни реального, ни формального значения дворянское звание уже не имело, однако престиж, с которым оно было связано на протяжении столетий, сохранялся. Вдобавок, во время Корейской войны и сразу после нее, когда миллионы корейцев покинули родные места, поймать за руку самозванцев стало окончательно невозможно. В деревне в 1955 г. еще можно было найти старика, который помнил, чей дед чьего деда лет этак 60 назад бил палками за плохо обмолоченный рис, а вот в городе, где все были пришельцами, это стало абсолютно невозможно. Впрочем, ловить фальсификаторов никто и не пытался, наоборот — составление «отредактированных» родословных стало выгодным делом. Порою предприниматели даже давали немалые взятки, чтобы им присочинили предка познатнее, желательно из числа тех, чьи имена можно найти в учебнике истории.

Впрочем, не следует думать, что те корейцы, которые говорят вам, уважаемые читатели, о своем дворянском происхождении, всегда врут сознательно. С тех времен, когда родословные «редактировались» особенно истово, прошло уже три-четыре десятилетия, так что подавляющее большинство корейцев среднего возраста, не говоря уж о молодежи, искренне верит в свое дворянское происхождение. Иногда они даже имеют для этого основания (примерно в 10 % случаев, как мы помним).

Когда в Корее в старину хотели сказать, что в каком-то селе люди отличаются хорошими манерами и культурой, о нем говорили «селение дворян». В последние десятилетия вся Корея стала «нацией дворян». Хорошо это или плохо? Не знаю. Отчасти, наверное, хорошо, ведь это повышает самооценку, воспитывает гордость за свою семью, чувство ответственности перед «своими» (в реальности — чужими) предками. А с другой стороны — грустно, когда подумаешь о тех миллионах корейцев, которые работали, жили, страдали (а временами — и радовались), и которые в конце концов оказались в каком-то смысле преданными их же собственными потомками. Потомки предпочли отречься от своих реальных корней и выбрать себе в предки тех, для кого их прапрадеды и прапрабабки были всего лишь бессловесным «быдлом», тех самых дворян, что когда-то лупили тех, настоящих, предков палками за непочтительный вид и плохо выстиранные рубашки…

3.2 КИСЭН — КУРТИЗАНКИ СТАРОЙ КОРЕИ

Сегодня я хотел бы рассказать Вам о знаменитых корейских куртизанках «кисэн», упоминания о которых столь часто появляются на страницах корейских классических романов, написанных столетия назад.

Кто такие кисэн? Это — корейский вариант того явления, которое было широко распространено по всему Дальнему Востоку. В Китае, где собственно и возникла традиция, о которой мы ведем речь, этих женщин называли «цзи» (на русский язык традиционно и, на мой взгляд, неудачно это слово переводится как «певичка»). Японским вариантом была гейша и куда менее известная за пределами Японии ойран. В Корее же с незапамятных времен появились кисэн.

Итак, кисэн — это корейская гейша? Такое объяснение, действительно, часто и дают иностранцам, но верно оно только отчасти. Скорее уж кисэн это китайская «певичка», но в России, увы, об этих самых «певичках» слышали куда меньше, чем о гейшах.

Кисэн представляли из себя профессиональных развлекательниц и, одновременно, куртизанок. Именно куртизанок, а не проституток в западном понимании этого слова. Хотя кисэн и могла провести ночь с приглянувшимся ей или же с готовым хорошо заплатить за это гостем, основой ее работы являлась отнюдь не «продажа весны» (так поэтически именуют на Дальнем Востоке проституцию). В этом, кстати, заключается и отличие, которое существовало между гейшей и кисэн. Для корейской кисэн ночь с клиентом, который согласился за это заплатить, была вполне допустима, а вот японская гейша вообще не могла подрабатывать проституцией. В России закрепился стереотип, в соответствии с которым японская гейша — это просто своего рода высокооплачиваемая проститутка, пусть и очень образованная, и с немалыми талантами. Это абсолютно неверно. В старой Японии гейша могла иметь одного или нескольких любовников, получать от них подарки и деньги, но она не могла превращать проституцию в свое занятие, это было прямо запрещено законом и наказуемо. Проституцией занимались другие женщины — так называемые ойран, которые тщательно охраняли свою профессиональную монополию на этот прибыльный бизнес.

В старой Корее подобного строго разделения не существовало. Однако главной функцией кисэн была организация приемов, а ее главным достоинством — умение поддерживать светскую беседу, играть на музыкальных инструментах, петь и писать стихи.

В соответствии с вековыми традициями женщины в дворянских семьях в Корее вели затворническую жизнь. Они редко могли выходить из дома, и им было строго запрещено встречаться с приходящими гостями, если те только не являлись ближайшими родственниками. Женская половина дворянского дома была закрыта для посторонних. Поэтому все встречи и беседы в корейских домах проходили в исключительно мужской компании.

Однако чисто мужская компания имеет не только свои преимущества, но и свои недостатки. Богатым и знатным корейцам хотелось порою проводить время не в спорах по вопросам конфуцианской философии или налоговой политики, а в более расслабленной и легкомысленной атмосфере. Женское присутствие было необходимо, но не могло быть и речи о том, чтобы позволить женщинам из приличных семей появляться открыто в кругу посторонних мужчин. Это было бы вопиющим, немыслимым нарушением конфуцианской морали. Поэтому в незапамятные времена в Китае был найден выход из этого положения — профессиональные развлекательницы, которые, неизбежно, являлись и куртизанками. Со временем такие развлекательницы-куртизанки стали появляться и в других странах. В отличие от подавляющего большинства остальных корейских женщин, они были хорошо образованы, владели не только родным корейским, но и классическим китайским (язык всей корейской науки и культуры вплоть до конца прошлого века), писали стихи, играли на музыкальных инструментах. В то же самое время юридически кисэн были совершенно бесправны. Они приравнивались к крепостным, живодерам и палачам и, по крайней мере теоретически, дочь кисэн сама должна была стать кисэн (вокруг этого, в частности, и строится сюжет самого знаменитого произведения корейской классической литературы — «Повести о Чхун Хян»). Мечтой многих кисэн было вырваться из позолоченной клетки, если не ради себя, то хотя бы ради своих детей. Единственной надеждой на освобождение было то, что их согласится взять в жены или в наложницы какой-нибудь дворянин или богатый купец. Это было не так-то просто, ведь большинство кисэн формально считалось государственными или, много реже, частными рабынями, так что тот, кто желал взять кисэн себе в наложницы, должен был заплатить за свою избранницу немалый выкуп казне или частному владельцу. Кисэн имели дело с элитой корейского общества, остальным даже самое невинное общение с ними было бы просто не по карману, ими восхищались самые образованные и блестящие люди старой Кореи, но, в то же самое время, кисэн все равно оставались бесправными и, отчасти, презираемыми. Таков парадокс.