Фантастика 1967 - Яров Ромэн Ефремович - Страница 93

Теперь, стоя у калитки, шурин видел, как она среди ночи ходит по подоконнику и вглядывается в темноту. Он этого не боялся.

Он боялся, что она разобьет окно и простудит детей. Он забыл, что все его дети у соседей Четверо шли с горы, и тени их были черней, чем они сами.

— Замерз небось! — сказал тесть. — Ну, пойдем в дом.

Они пошли и вошли, а шурин задержался в сенях. Когда же он открыл дверь, его ударило зловоние, но он ухватился за косяк.

Родственников нигде не было, они были в другой комнате — тесть вязал узел для петли, свекровь колдовала и молилась, свояк глубоко задумался, а зять ничего не делал. Лошила спрыгнула с подоконника да так остервенело потолкала шурина в дверь, что он упал все-таки в комнату, а лошила вывалилась в сени, но тут же вскочила сюда и шурина выпихнула. Он дверь приоткрыл и сквозь зловоние видел, как лошила стаскивает на стол все остальное в кучу: тарелки, хлеб, еду, горшки и все. Она работала очень быстро. Из подпола вытащила бочонок с капустой и этой квашеной капустой набила унитаз до отказа и дернула за цепочку. В два счета опять вытолкала шурина, потому что он уже стоял около унитаза и недоумевал и убивался в недоумении.

Тут родственники гурьбой пробежали через зловонную комнату не дыша и зажимая рты, волоча бессознательную уже свекровь.

Они с улицы облепили окна и наблюдали.

Лошила махом сгребла со стола всю посуду и яства — и прямо в угол. Побежала на кухню и вернулась с точильным камнем и кухонным ножом (этот ужасный нож шурин сделал из напильника) и стала его точить, сидя посередь стола. Но точила недолго.

Бросила все на стол. Вывернула из патрона, висевшего над столом, лампочку и принялась в него, в патрон, впихивать сырого окуня.

— Что такое! Что такое! — стуча по раме, с улицы закричал свояк. — Это неправильно! — Он, очевидно, терял рассудок. Он неплохо разбирался в математике.

Другая лампочка погасла. Произошло замыкание, и во всем доме стемнело. Только над столом в темной комнате двумя снопами взлетали искры — лошила о камень точила нож.

Наблюдатели задрожали.

— Ей-богу, нечистая сила, — сказала свекровь.

— Изобрел-то ты ее зачем? — спросил тесть. — Ну-ка, говори!

— Как зачем! Чтоб мясорубку крутила, полы мыла. Думаешь, дрова колоть у меня время есть? А вы, свекровь, отсталый человек, должны знать, что это научный аппарат, а не чертовщина. У меня же про нее схема есть. А как же!

— Кипятком ошпарить — вот и схема! И мученью конец.

— Господи! Господи! — забормотал свояк. — А какую ты программу, программу-то какую в нее вложил?! А-а?… Но кого-то она погубит. Погубит! Погубит!..

— Какая программа! Я ее обучал маленько по домашнему хозяйству — и все…

Громыхая дверьми, лошила вылетела на улицу с блистающим ножом в руколапе, кутаясь в одеяло. Трижды, тяжело и часто вздыхая, обежала вокруг дома. Родственники пристыли к стене. Поискав и не найдя, лошила стала бесцельно бродить по двору, как сторож. Изредка ножом врубалась в штакетник, кромсая досточки.

И тут тестя как дернуло. Он подкрался и набросил на нее свою петлю. И когда канат хорошо натянулся, лошила рубанула по нему страшным ножом. Тесть упал.

А она спокойно пробежала мимо него и воткнула ужасное оружие свояку в мякоть!

— За что?! — заревел тот, грудью прижимаясь к стене. — Я же в расчетах помогал! — И он побежал в клинику и добежал вовремя, потому что все было хорошо.

И остальные разбежались кто куда.

А лошила носилась по соседским дворам, фыркала, собак ножом пугала и этим же ножом по дверям и воротам стучала. Получилось столько гаму и переполоху, что все люди не выспались. Многие в нее стреляли и с дубьем бегали, но не поймали. Или она где в сугробе спряталась, или убежала в Невинномыслый лес. Она до сих пор пакостит. И хитрой стала — дальше некуда! И ее никак не поймать — ведь она из резины, досок и сыромяты и поэтому не боится магнитного поля.

Поэтому шурин ночами не спит, книги зубрит: он хочет изобрести и построить маленьких таких джоулей, чтоб они могли порыскать и найти лошилу и вместе схватить ее. Или он хочет изобрести что-то, которое хитрей лошилы и может вступить с ней в переговоры.

Александр Горбовский

Амплитуда радости

Их было только двое на корабле. Все остальное место занимали приборы: навигационные устройства, улавливатели жизни, индикаторы эмоций, преобладающих на чужих планетах. А еще дальше, за глухой переборкой, не имевшей ни дверей, ни люка, помещался Великий Возлюбленный.

Это оттуда, от него, исходил импульс, возвращавший солнцу его вторую и страшную молодость.

Отлетев достаточно далеко, они наблюдали иногда, как мерцавшая точка чужого солнца обращалась вдруг в гигантский плазменный шар. В эти мгновения на планетах в безднах кипящей лавы гибло все, что могло называться живым.

И должны были минуть многие миллионы лет, прежде чем в темных глубинах первичных океанов могла зародиться новая жизнь.

Но, даже возникнув и придя к высшим формам, жизнь эта никогда не узнает о тех, кто существовал здесь до нее. О тех, кто был уничтожен волей этих двух существ, прилетевших некогда из глубин вселенной.

Два мегера считались оптимальным экипажем для корабля подобного назначения. Распластав свои членистые тела на полу каюты, они наблюдали, как на экране быстро рос чуть сиреневатый туманный шар чужого мира.

— Под каким он знаком? — тонким голосом спросил Первый.

Пока Второй, перебирая прозрачными щупальцами, искал название планеты, диск вырос еще больше и занял почти весь экран.

— Не надо, — снова заговорил Первый. — Я вспомнил. Это мир под знаком Прерывистой черты.

— Будет пари? — прожужжал Второй.

Секунду подумав. Первый утвердительно завивал передней частью туловища.

— Синий Змей победит Желтого, — пропищал, он.

— Желтый одолеет Синего, — возразил Второй.

В знак того, что пари заключено, они несколько раз потерлись кончиками скорпионьих хвостов.

Их путь в космосе подходил к концу. Пространство, отведенное для них, было уже исчерчено трассой их корабля, и планета, к которой подлетали они теперь, была из последнего ряда.

Повсюду, где только возможна жизнь, пролегали пути кораблей. Среди великого множества дел, которые вершатся между звездами, не было дела более важного, чем то, чем заняты они.

Материя, этот слепой вихрь атомов, стремясь вырваться из небытия, избирает иногда ложный путь. Достаточно, если в первичной молекуле жизни атомы окажутся расположены чуть иначе, чтобы клеймо проклятия легло на все мириады последующих существ. Все живое в этом мире будет отмечено печатью страдания, ненависти и зла. Оболочка жизни, растущая на планете подобно опухоли, будет вбирать в себя все новую и новую материю, только для того, чтобы она клокотала от ярости, задыхалась от злобы, причиняла страдания или испытывала их сама. Вот почему благостно вмешательство, которое вернуло бы такой мир к его первичному небытию. Чтобы потом, снова поднявшись к жизни, он достал другую, более счастливую карту.

Таков закон космоса. Они же, мегеры, вершители и судьи этого закона.

Изогнувшись всем телом, Второй положил щупальцу на клавиш, и экран погас. Чтобы решить участь этого мира, не нужно было знать, как он выглядит, какие существа обитают на нем. И уж совсем не имело значения, что на их языке название планеты обозначалось странным и непонятным словом «Земля». Совсем другое было важно сейчас, и именно это другое должно было определить исход всего.

Через секунду экран осветился снова. Это заработали датчики эмоционального настроя планеты.

Множество струек, пульсируя, иссякая и наполняясь вновь, сливались в шевелящуюся широкую синюю полосу. В ней сходились все негативные эмоции этого мира — отчаяние и гнев, страх и тоска, все, чему было и чему не могло быть названия Когда же полоса эта, хищно изогнувшись, двинулась через широкий экран к противоположному его концу, навстречу ей поднималась уже другая, золотисто-желтого цвета.