Стихотворения, не вошедшие в сборники - Набоков Владимир Владимирович - Страница 30

30

На лице его старом, растерянном, добром     деревянный отблеск лежал.Он сгорбился, шею надул, прижал     напряженные локти к ребрами прыгать пошел по квадратам большим,     через один, то влево, то вправо, —и это была не пустая забава,     и недолго смеялись над ним.И потом, в молчании чистой палаты,     куда черный король его увел,на шестьдесят четыре квадрата     необъяснимо делился пол.И эдак, и так — до последнего часа —в бредовых комбинациях, ночью и днем,     прыгал маэстро, старик седовласый,        белым конем.

РАССТРЕЛ

Небритый, смеющийся, бледный,в чистом еще пиджаке,без галстука, с маленькой меднойзапонкой на кадыке,он ждет, и всё зримое в мире —только высокий забор,жестянка в траве и четыредула, смотрящих в упор.Так ждал он, смеясь и мигая,на именинах не раз,чтоб магний блеснул, озаряябелые лица без глаз.Всё. Молния боли железной…Неумолимая тьма.И, воя, кружится над безднойангел, сошедший с ума.

ОСТРОВА

В книге сказок помню я картину:ты да я на башне угловой.Стань сюда, и снова я застынуна ветру, с протянутой рукой.Там, вдали, где волны завитыепереходят в дымку, различиострова блаженства, как большиефиолетовые куличи.Ибо золотистыми перстамииз особой сладостной землипекаря с кудрявыми крыламиих на грани неба испекли.И должно быть легче там и краше,и, пожалуй, мы б пустились вдаль,если б наших книг, собаки нашейи любви нам не было так жаль.

Февраль 1928

РАЗГОВОР

Писатель. Критик. Издатель.

ПИСАТЕЛЬ:Легко мне на чужбине жить,писать трудненько, — вот в чем штука.Вы морщитесь, я вижу?КРИТИК:          Скука.Нет книг.ИЗДАТЕЛЬ:   Могу вам одолжитьдва-три журнала, — цвет изданиймосковских, — "Алую Зарю","Кряж", "Маховик"…КРИТИК:         Благодарю.Не надо. Тошно мне заране.У музы тамошней губаотвисла, взгляд блуждает тупо,разгульна хочет быть, груба;все было б ничего — да глупо.ИЗДАТЕЛЬ:Однако хвалят. Новизну,и быт, и пафос там находят.Иного — глядь — и переводят.Я знаю книжицу одну…КРИТИК:Какое! Грамотеи эти,Цементов, Молотов, Серпов,сосредоточенно, как дети,рвут крылья у жужжащих слов.Мне их убожество знакомо:был Писарев, была точь-в-точьтакая ж серенькая ночь.Добро еще, что пишут дома, —а то какой-нибудь Лидняк,как путешествующий купчик,на мир глядит, и пучит зрак,и ужасается, голубчик:куда бы ни поехал он,в Бордо ли, Токио, — все то же:матросов бронзовые рожии в переулочке притон.ИЗДАТЕЛЬ:Так вы довольны музой здешней,изгнанницей немолодой?Неужто по сравненью с тойона вам кажется —КРИТИК:       Безгрешней.Но, впрочем, и она скучна…А там, — нет, все-таки там хуже!Отражены там в серой лужештык и фабричная стена.Где прихоть вольная развязки?Где жизни полный разговор?Мучитель муз, евнух парнасский,там торжествует резонер.ИЗДАТЕЛЬ:Да вы, как погляжу, карательбылого, нового, всего!что ж надо делать?КРИТИК:       Ничего.Скучать.ИЗДАТЕЛЬ:   Что думает писатель?Как знать, — быть может, сужденотак развернуться…ПИСАТЕЛЬ:        Мудрено.Года идут. Язык, мне данный,скудеет, жара не храня,вдали живительной стихии.Слова, как берега России,в туман уходят от меня.Бывало, поздно возвращаюсь,иду, не поднимая глаз,неизъяснимым насыщаюсьи знаю: где-то вот сейчаслюбовь земная ждет ответаиль человек родился; где-тов ночи блуждают налегкеумерших мыслящие тени;бормочет где-то русский генийна иностранном чердаке.И оглушительное счастьев меня врывается… Во всемк себе я чувствую участье —в звездах и в камне городском.И остываю я словамина ожидающем листе…Очнусь— и кроткими друзьямия брошен, и слова — не те.