Язычники крещеной Руси. - Прозоров Лев Рудольфович - Страница 26

И если среди подозреваемых в братоубийстве оказывается воспитанник соучастника такого же преступления – то кому как, а мне этого и без «Эймунд-саги» достало бы, чтоб заподозрить новгородского правителя.

Любопытно, кстати, что «Мудрым» Ярослава потом уже нарекли историки, с подачи певших «распространителю православной веры» хвалы летописцев. Современники называли его Хромцом. А европейский хронист, современник Ярослава, Роджер, переводит, очевидно, его прозвище на латынь – Малескло-дус. Злой Хромец.

Летопись, кстати, сохранила упоминание об ещё одном подозрительном деянии (точнее, злодеянии) «Злого Хромца». Незадолго до того, как он объявил народу Новгорода, что великий князь Владимир умер, его варяжский отряд был полностью перебит «стихийно взбунтовавшимися» новгородцами на дворе какого-то Парамона – судя по имени, ревностного христианина – в быту-то у большинства русичей, пусть и крещёных, христианские имена не войдут в обиход ещё очень долго.

Потом новгородцы отправляются на двор Ярослава, судя по всему, ничуть не ожидая какого-то недовольства князя истреблением его наёмников. Немного странное для бунтовщиков поведение, вам не кажется, читатель? Тут победителей варягов, однако, ожидает гибель – княжьи люди убивают их. Эта череда умертвий напоминает времена «святой» Ольги.

Вовремя, очень вовремя ускакали Эймунд и Рагнар в далёкий Полоцк. Не то и им лежать на Парамонем дворе, как и их друзьям по варяжской ватаге (на востоке, в Византии-Микльгарде и на Руси-Гардах, норманны обычно вливались в отряды варягов).

Вина же последних могла состоять только в том, что они могли что-то слышать от исполнителей убийства – а потом, пущей надёжности для, под нож пустили и их убийц.

И всё же – в чём же причина того, что убийство Бориса (Глеба пока оставим в стороне) приписали именно Святополку? Отчего летопись и «Сказание о Борисе и Глебе» пышет в его адрес такой яростью?

Конечно, Ярославу и его потомкам надо бы понадежнее опорочить свергнутого и загубленного законного государя. Но ведь князья-то, потомки Ярослава, называли своих детей Святополками – а вот Ярославами ещё долго, кстати, не называли – значит, не в князьях тут дело! А в ком, если не в них? В церкви?

Но чем же Святополк провинился перед церковью, что та, позабыв и точно такое же деяние «святого» Владимира, и полнейшую обыденность убийства ближайших родичей (не только братьев, но и отцов, и матерей!) в «богоспасаемой» Византии , откуда пришла на Русь «благая весть мира и любви», начинает вдруг языческой вельвой выкликать проклятия «братоубийце»?

Предупрежу сразу, читатель, – прямого ответа на этот вопрос в источниках нет. Но есть целый ряд подозрительных обстоятельств.

Летописец, расписывая злодеяния «Окаянного» Святополка, в сердцах проговаривается – тот-де «не знал», что кроткий царь Давид (кстати, «прославившийся» массовым истреблением пленных и впервые в мировой практике использовавший для этих целей печи – за тысячи лет до Освенцима – 2-я Книга Царств, 12:31) в псалмах сказал по поводу подобных деяний то-то и то-то.

Как странно, однако же – собиравший со всей земли на предмет обучения книжной, в первую голову, конечно, библейской, премудрости детишек Креститель не удосужился обучить оной собственного, пусть и приёмного, сына?!

В летописи же, во время описания взятия войсками Ярослава Новгородского Киева, сказано: «погоре церкви». Лев Николаевич Гумилёв предположил, что жгли церкви воины Ярослава, и сделал на этом основании чересчур далеко идущие выводы – о чуть ли не язычестве ещё не провозглашённого Мудрым князя.

Однако это мнение не подтверждается ни одним источником – и русские, и скандинавские, и германские, и византийские источники знают Ярослава как убеждённого христианина. Если его «обращение» состоялось в Киеве, церковные авторы не оставили бы без внимания столь излюбленного ими (от Бравлина и Аскольда до Владимира) сюжета – язычник и разоритель христианских святынь, одержав физическую победу, сам побеждён могуществом «истинной» веры.

А может, речь шла о том, что во взятом Киеве были погоревшие, разрушенные церкви? И не надо лицемерного негодования по поводу вандализма язычников! Во-первых, это не их учили подставлять правую щеку, схлопотав по левой, «любить врагов своих» и «благословлять ненавидящих их».

Чужаки и отступники рушили их святыни – не их ли правом было воздать святотатцам по справедливости? В конце двадцатого века кроткие и всепрощающие христиане предпочитали, дорвавшись до власти, вместо того, чтоб выстроить новые церкви, отнимать у городов музеи и детские кинотеатры. Кто кричал о вандализме в те дни – пусть бросит камень в воинов Святополка.

Во-вторых, церкви как раз и ставили сплошь и рядом именно на тех местах, где стояли разрушенные языческие святилища. А место для этих святилищ было – в глазах язычников, по крайней мере – не человеческим произволом, а волей Богов. Они, в отличие от христиан, не могли построить храм где вздумается. Приходилось расчищать места. Только и всего.

Летописи восславляют Ярослава за неимоверные заслуги в деле распространения христианства на Руси – при нём-де оно начало «шириться и укрепляться». Простите, но он, по тем же летописям, построил всего лишь четыре церкви – в чём же состояли его заслуги в «расширении и укреплении» христианства?

В годы, последовавшие за победой Ярослава, летописи сообщают об освящении нескольких, ещё вроде бы при Владимире возведённых церквей. В их числе ни много ни мало – возведённая Владимиром на месте повергнутого Громовержца Десятинная церковь, первая церковь православной Руси. Может, их пришлось святить заново?

Наконец, в саге об Эймунде советник «конунга Ярислейфа» сообщает ему о противнике: «Я слышал, – и это очень вероятно! – что он отступится от христианской веры». Правда, говорится это про Бориса-«Бурислейфа».

Есть такой интересный вид источников – миниатюры Радзивилловской летописи. Понятно, их не по разу перерисовывали и правили, и на них вполне можно встретить, скажем, варяжского воина в рыцарском шлеме с подвижным забралом XV века.

Но там же можно увидеть и классический каролингский меч эпохи викингов и варягов в руках Святослава, и корчагу X века. На миниатюре, посвящённой убийству Андрея Боголюбского, у него отрублена правая рука, а в тексте – левая. Исследование останков князя показало – миниатюра ближе к истине.

Там же отражено участие в убийстве жены князя – про которое текст летописи молчит, но не молчат другие источники.

Так вот, на миниатюре, повествующей об убийстве Бориса, святой князь простёр в молитве руки к столбу шатра, на котором висит маленькая иконка с осьмиконечным крестиком (любопытно было б поработать с оригиналом миниатюры – не дорисовка ли?) и… меч.

Борис молится на меч, по древнему скифскому обычаю? Георгий Михайлович Филист, автор замечательной книги «История «преступлений» Святополка Окаянного», полагает, что Борис был как раз сторонником прежней религии и союзником Святополка. Но возможно, в саге отразились просто сведения о пристрастии к старой вере киевского государя.

Что до Бориса-Борислава, то его облик, канонизированный церковью, даже на уровне внешнего облика далёк от исторического. В источниках при его описании говорится, что князь «ус млад имел», ибо сам был, мол, не в великих летах – а ни про волосы, ни про бороду ни слова не говорят.

Оно и понятно, русские князья того времени – и Ярослав (судя по изображению на его печати, найденной в Новгороде), и Святополк (на его монетах), и их отец (на монетах же), как и великий дед их Святослав, брили бороды, оставляя усы, да и волосы сбривали, кроме прядей-чуприн на макушках.

Но христианскому праведнику такой облик иметь не пристало – и иконописцы снабдили Бориса византийскими кудрями до плеч и византийской же круглой бородкой…

За что был брошен в темницу вместе с женой князь Турова – того самого Турова, в который вплыли по потёкшей кровью Припяти кресты – своим равноапостольным отцом? Не повторил ли он судьбу Владимира Болгарского? И о чём думал, когда верные вышгородцы сбили замки с темницы – и шёпот холопов тлел по тёмным углам перепуганного государева терема, над сочащимся алым ковром?