Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 15

— Хорошо-о… нечистая силушка… пахуча и привольна землица в весеннем расцвете. Доведётся тебе, брат, поглядеть на такие красы, што и хвалёный рай им несподобен. Иной раз прусь через тайгу, как медведь ломлюся. Уставший, избитый, голодный, а вдруг, как встану дубиной!

Солнышко высветило живую картину перед глазами. Вот и пялюсь, пронимает аж до слёз и силушку ворочает немедля. Как же можно пропасть, ежель так сладко жить?

Особо тут неописуемы облака, как они играют на закатах и рассветах, так бы и полетел к ним поближе, пощупал руками, ить не верится, что может природа такое учинить.

Ах, Господи-и… Хотелось бы мне после смерти лежать на самой высокой горе в этих краях над простором Якутии и быть частью его… В пьянках забудусь, погрязну, дурниной нахвалюсь, потом как озарение грянет: «Что же я делаю, леший тебя прибери! Где я? С кем? За каким чёртом пою незнакомых людей…»

И-и… бегом в тайгу! От своего супостата плююсь, каюсь последними словами, видать, слабосильный к вину. Коли заусило — не могу остановиться или от скуки выламываюсь.

— Игнатий? А как ты приискателем сделался, дом-то где твой? Какая ни есть родня? — заинтересовался Егор.

— Зейский я, паря… Дед мой был пересенец из Воронежской губернии. Ясно дело, вся родня на золоте помешана. Кто уже помер, кто болезнев нахватал в этом неласковом деле и чахнет, а меня вот никакая пропастина не берёт.

Отец мой вырос и дружковал по молодости с Ванькой Опариным. Ванька энтот приноровился в лавчонке торговать всяческой мелкотой, шинкарил втихаря и за золото самоличный ханшин отпускал. Намешает в него травки разной, на табачке листовом настоит, да за коньяк и сбудет втридорога.

А когда приискатели гуляют с деньгами, им хучь помои подавай — лишь бы с ног сшибало. Вот за короткий срок он и сделался Иваном Александровичем. Скупил старые прииска, новые понаоткрывал и сделался миллионщиком.

Пустил по Зее свои пароходы «Алёша», «Экспресс», а по Амуру шастал агромадный трёхпалубник «Иван Опарин». Довелось мне не раз на нём плавать. Ясно дело, батя мой выше горного смотрителя не поднялся, не выбился.

Шибко завидовал своему дружку, изнывал в мечтах обогатиться, да так и помер в суете от надрыва. Бросил хозяйские работы, они хоть семью кормили, ушёл в неведомую тайгу вольным старателем-копачом, тогда их хищниками звали, норовил враз пуды золотья огресть, да так и сгинул где-то.

Нас у матери было шестеро, пришлось идти тропой непутёвого родителя и самому сделаться непутёвым.

Он, пока ещё был живой, меня успел к делу приспособить, таинство укрытия в земле этого богатства открыл, в каких породах оно содержится и как раскладывается по долине в россыпь. А потом уж доходил я до многого своим умом. Любопытная это наука. Колдовая.

— И Опарин не помог бедующей семье друга своего?

— Не-е… Скупой он был, добра не помнил. Жил своим домом в Зее и в ус не дул. Прибывало в его казну несчётно золота… А он, какую доску на дороге подымет иль скобу старую — всё в дом тащит. Сгодится, мол. С виду не скажешь, что особый человек: невысокий, борода русая, но вот, скупой до смеху.

Только один раз и помню, как Опарин раскошелился, это когда сына женил. Бочками с водкой уставил свой двор, и пили ковшами, кто сколько мог. Некие до смерти упились, жадность погубила. Вся Зея пластом лежала.

Отца нашли мы на берегу реки, полтулова в воде, как не утоп, одному Богу ведомо, но, всё равно, вскоре прибрался. Думаю, что для потехи и выхваленья затеял Опарин такое угощенье. Гости у него были высокие из Благовещенска, шик перед ними вывернул.

А так, снегу не выпросишь зимой. Даже когда ворочались хищники из далёких мест, он их угощал не без прибытка. Спьяну они всё выкладывали о неведомых краях, где были, есть ли там золото, похваляться русский мужик больно здоров, особо в подпитии.

В следующем году Опарин снаряжает по тем местам разведку и этих добреньких копачей уже гонят оттуда плетьми. Там уж горная милиция и чиновники суд вершат, прииск разворачивают. Обидно, ясно дело, до рёву!

Ить лазили по чащобинам, пропадали с голоду, мытарились. Судиться с ним без толку. Все прокуроры на корню закуплены.

Начнёт кто свои права хлопотать на открытие золота. Иван Опарин враз опередит. У него уже и документы все выправлены, а то и откупил у ходатая заявку за гроши иль так припугнёт, что ничему не рад будешь.

А если на новом ручье соберётся народишко и зачнёт вольно добывать — тут как тут войска с нагайками да с винтовками. Нече делать… Убираемся в тайгу подалее, опять ищем для него богатые ключи. При Опарине я и начал блуканья свои. Да так эта недоля засосала — спасу нет!

К большим артелькам прибиваться не хочу, как водится — там завсегда разброд и нет единства. В одиночку куда сподручней, хоть и опасней во сто крат. Болезнь какая пристигнёт или хунхуза негаданно стрельнет. Всё-ё…

Но уж, зато не надо балабонить зазря с дружками несговорчивыми и убеждать в правоте своей. Собрался и пошёл. Вольному — воля.

До такой жизни совсем недавно додумался, а то робил на Тимптонских приисках, в Верхне-Амурской золотопромышленной компании, на Бодайбо черти носили, и угодил я там, в самый раз, под Ленский расстрел двенадцатого года, чуть не сгинул, пулька ребро просекла.

А после залетал ещё в такие переделки, что едва живым оттуда вернулся и опять закабалился к золотопромышленникам. Много дурного труда на них ухлопал, много здоровьишка подорвано, а сколь людей они свели зазря в могилу — вспомнить страшно…

Однако, ещё в конце прошлого веку попал на Имановские прииска на Амурских землях. Там, по упущению горного надзора, случился обвал в шахтах и девяносто душ разом привалило. Мне эта смена, как раз, не выпала, повезло, остался свет Игнатий…

А к чему такая судьба выпала мне — сам не пойму. Набью мошну, возгордюсь и разом денежки прогуляю. Вот и вся утеха… Не дано мне опаринского скопидомства, да и слава Богу! На хозяйские работы и в шахту боле меня кнутом не загонишь, признаю токма вольное старательство. Эх-м-а-а-а…

Разве всё обскажешь. Так жисть покувыркала, что не переслухать тебе всего за лето. Да, поди, и интересу мало к моим бедам. Базланю от нечего делать…

— Я люблю слушать, Игнатий. Ты мне побольше рассказывай, раз в золотишничество тянешь. Должен я знать всё. Интересно послухать. Я сразу представляю себя там. Ну, а помногу брали когда-нибудь? Чтобы памятно было?

— А как же, верно дело… Брали… Фунтили славно в Витимской тайге. Всё потом на распыл ушло, так и должно быть, только золотьё на том прииске было шальное. Фартило всем, кто не ленился. Крупное золото, подъёмное, то есть, видимое на глаз.

Дождик окропит пески — тараканы-самородочки так и заблестят, так и побегут в разные стороны. Прямо руками за день набирали фунтами. Самое крупное пряталось в каменные щётки по щелям. Оттель его пропасть наскребали железным крюком.

Чистоган. Хозяин прииска не спал. Навёз в приисковые лавки товару, какого хошь: коньяки, осётры целиком, колбасы вычурные, рыба да мясо — ешь не хочу. Только чтоб золото не уносили. Картёжная игра кипела ночи напролёт, золото отмеряли без весу столовыми ложками, пили беспробудно.

А вот, выбраться в жилые места с этаким богатством нельзя. Кругом поставлены на дорогах и реках потайные заставы с обыском. Да и редко кто стремился выносить, всё было на прииске своё: девки, кабаки, магазины, обмен золота на деньги.

Ушлый был хозяин, оборотистый. Хапнул он в те времена столько добра, что век не истратить ни ему, ни его потомству. Мы тоже без надсаду жили на таком содержании, единый раз без надсаду.

Да недолго. Выработался прииск, и опять ноги в руки, айда по тайге шмыгать с сидором за спиной и голодным брюхом горе мыкать.

Если любопытствуешь, я тебе особые страсти могу поведать — спать после них отрекёшься. Иной раз такая охолонь забирала, что в рай легче сходить за яблоками.

Но всё равно интересу к копачеству не стерял. Насквозь лихая жизнь! Расторопная и подлинная для настоящего мужика. Коль не сбегёшь раньше срока и позолоть сымешь, то уж никто тебя никогда более не сломит, не согнёт.