Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 40

У будки взвякивала весело цепь. Байкал, вовсе позабыв злую службу, игрался с вертлявой сучкой, припадая на передние лапы и жалобно поскуливая, когда она убегала на недосягаемое расстояние.

Верка, поджав хвост к брюху, шельмой носилась вокруг, взвизгивая и больно покусывая безответного ухажёра. Пьяный тесть гыркнул смехом и облапил Егора.

— Коль Марфу забираешь, собаку мне оставь… баш на баш… сучку на сучку меняю. Хо-хо-хо, — затрясся мелким смехом, — будем совместно приплод разводить, го-го-го. Ополоумел Байкал от ней, ты глянь, так и вьётся кругом. А она выпендривается… Да-а… Марфуша, объегорили меня Быковы… Умыкнули тебя…

Дочь зло и угрюмо покосилась на пьяного отца, подхватила нежданного мужа под руку и уверенно повела за ворота. Там распрощались с хозяевами и уселись на повозку.

Егор упивался тем, что не куражилась более строптивая Марфа, только змеилась по губам её какая-то невесёлая усмешка. И ещё приметил Егор, что мать сторонилась невестки.

Домой возвращались с песнями, разнаряженная Марфа умела ладила свой обволакивающий голос, помогая казакам; не таясь свекрови, а может, и нарочно обнимала за шею Егора и лезла целоваться. Разудало взвизгивала, тормошила его и вертелась. Мать не стерпела, осадила её неуместный пыл.

— Будет тебе миловаться, срамно глядеть.

— Не понукай меня, ай завидки берут? — залилась Марфа смехом. — Мой он теперь, чё хочу, то и ворочу.

— Марфа! Мать обижать не дозволю, — отстранился и помрачнел Егор, — она и так согнулась от обид. Миром живите. Вот мой указ.

— Ух, ты-ы… ещё не жили с тобой, не венчаны, а уж взялся указывать! Мне домой недолго спрыгнуть.

— Сиди! — обернулся Михей. — Отпрыгалась, девка… я те так прыгну, и костей потом не соберёшь. Дело Егор гутарит, миром живите. Но-о! Но-о, пошли-и…

Она сразу притихла, пригорюнилась: нервно крутила пальцами кисти платка, загнанно оглядывалась назад, словно ожидала, что прискачет следом отец с братьями и увезут назад.

В дом вошла настороженно, холодно отстранив кинувшуюся к ней Ольку, осмотрелась кругом при свете лампы и устало, по-бабьи уронив руки на подол, присела на лавку.

Спать молодых положили в горнице на родительской кровати с никелированными набалдашниками по спинкам. Марфа и там ещё озиралась, не веря в своё замужество, поглядывала на суетившегося Егора и всё усмехалась.

Потом, при свете лампы, стала раздеваться. Егор в смущении пригасил фитиль и несмело обнял тёплую, податливую невесту. Она, дурачась, больно укусила его за ухо и улеглась.

От её неистово-жадных ласк ещё не окрепший Егор впал в дурманящее забытьё. Скупо припомнились недавние тяготы в заваленной снегами и промерзшей тайге. Веки клеились сном.

Марфа тормошила его и что-то шептала на ухо, но слова вязли в завалах буреломья. Откуда-то издали призывно тёк лай Верки по стоячему зверю. Над ручьём клонился с лотком Игнатий.

Зима лихо катилась к рождеству, Марфа, быстро освоившись в невестках, помогала в домашних делах разбитой долголетней усталостью свекрови. Егор остыл от первой радости женитьбы и занимался привычной работой.

Но, вдруг, стал подмечать за собой, что постоянно тоскует по Якутии. Страшные испытания забывались, вспоминались лишь пьянящие моменты охот, рыбалок, добычи золота. Хотелось услыхать благодушный говорок Игнатия Парфёнова, увидать диковатую Лушку, ощутить в руках тяжесть лотка.

Он бессонно ворочался ночами в жарко натопленной горнице, изнывал от холодноватой назойливости любвеобильной жены, всё чаще уходил к Верке и подолгу сидел с ней на ступеньках крыльца. Разговаривал с собакой, делясь с ней своими думами.

Верка ответной преданностью к хозяину изводила Марфу, которая ревновала её к мужу. Часто наезжали Якимовы. И Егору уже приелись надоедливые разговоры, пьянки и пустые стенания о покинутой родине. На рождество гуляли в доме Быковых.

Харитона Якимова умудрились избить пьяные сыновья, поначалу оглушили чем-то могучего казака по голове, а потом уж всласть попинали ногами. Особо усердствовал Яков, норовя угодить сапогом скорчившемуся отцу в низ живота.

Братьев кое-как утихомирили Егор с Михеем, а Харитона уложили на подводу. Егор поехал верхом провожать гостей, боясь, как бы сынки совсем не прибили есаула, или тот, опомнившись не передушил их, словно слепых котят.

Когда Егор вернулся, то застал плачущую мать у крыльца. Пронька с Олькой пугливо выглянули из бани и опять скрылись, растопляя там печь для какой-то надобности. Егор, думая, что отец вновь бил мать, вырвался из её рук и, зная его дурь, тихо прокрался в дом.

И вдруг услыхал до боли знакомый сладострастный хохоток своей жены. Ещё ничего не осознав толком, Егор запалил лампу и распахнул филёнчатые двери в горницу. Отец обернулся на яркий свет обезображенным в ярости лицом и заскрежетал зубами:

— На-а-астя-а… Сгинь, паскуда!

— Пусть глядит, — журкнула из-под него Марфа, — от тебя, батя, не убудет. От меня тоже, а от неё и подавно.

Егор оцепенел на мгновение, потом швырнул в них лампу и вылетел на крыльцо.

— Ма-а-ать! Ты знала-а?!

— Давно уж, — всхлипнула она, — он ить с ей живет с прошлого лета. На косовице ещё зачалось у их… меня спровадил за харчами, а она с охоты завернула. Долго ль этому делу стрястись, если пьёт чище казака… он и воспользовался.

Я их в шалаше пристигла. Смертным боем бил, велел молчать, ишо одна батрачка ему спонадобилась в дом, потому и женил тебя. Для потехи женил.

— Эх ты… Разве нельзя было всё упредить… будьте вы все прокляты в этой погани и рабстве своём!

Из дома выскочил взбешённый Михей. Он него воняло керосином. Он замахнулся на Егора, да тот опередил, со всей мочи хлестнул кулаком по орущему рту. Отец ударился головой о притолоку и мешком сполз на порог.

— Сынок! Нельзя ж так! Отца грех бить, — запричитала мать и кинулась к мужу.

Егор вернулся в избу, прошёл в горницу и чиркнул серником. Завернувшись в одеяло, испуганно смотрела на него Марфа.

— Вставай, — глухо прошептал он.

— Прости… так вышло… снасильничал меня.

— Вставай! Ну!

— Я ж голая совсем…

— Накинь чё-нибудь и дуй в свой хутор бегом. Если ещё раз тебя увижу тут — убью. Застыдилась, сука, голая она…

Марфа опрометью кинулась из избы, прихватив одёжку. Егор знал тайники отца. Нашел своё золото, сунул за пазуху и вышел следом за Марфой.

Михей ворочался на крыльце, сплёвывал кровь и невнятно бормотал проклятья. Сын перешагнул через него, едва сдерживаясь, чтобы не ударить отца ногой. Оседлал лошадь.

— Мать, последний раз прошу, поедем за мной.

— Нет, Егорка… перед Богом я ево жена до смерти. Нет, Егор.

— Да что же это за Бог такой! — в сердцах выкрикнул Егор. — Да почему же он горе-то несёт… Прощай, мать! Ежели отец тронет, так и скажи: «Егор приедет и отплатит». Скажи-и… не бойся ты его. Я добра хотел — не вышло.

Тихо выправил через ворота и вскоре приметил в свете заспанной луны бредущую по дороге женскую фигурку. Хлестнул коня и полетел во весь опор прямо на неё, но в последний миг свернул и бешено крикнул через плечо:

— Помни моё слово, Марфа-а-а!

Оглянулся. Она чёрной птицей сидела в испуге на корточках. Не тронула жалость его омертвевшее сердце. Около якимовского хутора догнала всадника Верка.

Радостно взлаяла, крутясь впереди коня, видимо, решив свои собачьим умом, что хозяин без неё надумал податься на охоту. Верке отозвался низким рёвом Байкал, гремя постылой цепью. Он долго ещё не мог угомониться, и нёсся вслед убегающей подруге надсадный и жалостный зов.

Егор весь кипел, немыслимая боль полосовала сердце. Саднили разбитые в кровь костяшки пальцев на правой руке, горькой обидой мутилось сознание. Накатанная дорога взблёскивала под луной.

Ехал сам не зная куда и зачем. Чувствовал себя неприкаянным, брошенным на произвол судьбы. Гулкий полумрак окружал его пугающей безысходностью.

В Харбине нашёл знакомую фанзу. Приветливый китаец, ни о чём не спрашивая, повёл его в дом, купленный Игнатием Парфёновым. Отсыпав Ван Цзи золота, Егор велел закупить для лошади фураж, побольше разных харчей и керосину для лампы.